isadora duncan virtual museum
end
` texts `` english ` русский
*
The Dramatic Life and Shocking Death of Isadora Duncan
The mother of modern dance had her neck broken by a brilliant red scarf — and the scarf lives on.
By Alexis Coe
October 3, 2017
Illustration by Lauren
Cierzan
In this column, Alexis Coe, Lenny's historian at large, will conduct Q&As with specialists in archives across the country, focusing on one primary source. For this post, Alexis spoke with Amelia Gray, author of Isadora: A Novel, about Isadora Duncan, the fascinating woman now considered the mother of modern dance. (Read Alexis's previous columns here and here.)
Alexis Coe: Your new novel, Isadora, is inspired by the life of Isadora Duncan (1877–1927), a dancer who rejected the rigidity of classical ballet in favor of a style that emphasized freedom of movement. Underappreciated in America, a young Duncan boarded a cattle boat headed for England, where the fashionable, well-heeled hostesses of London embraced her. She toured European crowds, developing a taste for the kind of barefoot woodland nymphs she popularized. Today, she is considered the mother of modern dance, a title she would've hated, but as Anne Sexton once said, "The dead belong to me."
Duncan went on to become an eccentric, a feminist, and a Communist who ran with artists and intellectuals and sexy Brits, all of which we'll get to, but first I have to ask you about something you saw in the archives of the Library for the Performing Arts at Lincoln Center: a piece of the scarf.
Amelia Gray: Isadora was living in Nice and trying to get in touch with her old benefactors, asking here and there for loans. Her friend Mary Desti was visiting at the time and gave her a beautiful garment, which I've read was a scarf or a shawl, crimson red and twice her size. She draped herself in it one afternoon to ride in a convertible car, a handsome mechanic behind the wheel. She called out one last line to the gathered crowd — Adieu, mes amis. Je vais ? la gloire! (some argument here if she said "gloire" or "l'amour," off to a tryst) — and as the car leaped forward, the tail end of the scarf wrapped around its rear right tire. The accident broke her neck at once, and she died right there.
AC: In front of everyone???
AG: It must have been horrible! Mary Desti was there, her dear friend, and a Russian filmmaker named Ivan Nikolenko who had just convinced her to allow him to record her on film. A 32-year-old mechanic and driver named Beno?t Falchetto was behind the wheel, and a crowd gathered on the promenade des Anglais as Falchetto was running around, crying, "I've killed the Madonna! I've killed the Madonna!" Mary was the one who cut the scarf away from her and got her out from where she was tangled up against the wheel of the car. She flagged down a motorist and got her to the hospital, where they found her spine broken in two places; she had died instantly.
All they had was a few thick crimson threads tucked in a plastic pouch, but it was as if the thing had an electric charge.
AC: When Gertrude Stein heard about Duncan's death, she said, "Affectations can be dangerous." She was definitely eccentric, but some newspapers said she'd been wearing the red scarf since she "took up Communism." Do you think she was truly devoted to the cause, for which her American citizenship was revoked in the 1920s, or do you think the color of the scarf was just a coincidence?
AG: At one of the later performances, she pulled her costume aside to bare
her breast, shouting, "This is red and so am I!" She was a performer since she
was nine years old and seemed very aware of things like that; I'm certain it
wasn't her only red accessory. From her own writing on the subject, she claims
to have seen Communism as an answer to abusive labor practices, to child labor,
to a sense of racial inequality she seemed more aware of toward the end of her
life.
Advertisement
AC: So she went through a considerable change toward the end of her life, from conspicuous consumer to Communist. How much of this was a reaction to the tragic death of her children?
AG: Well, in some ways she never changed. Before she died, she had been trying to get more money out of her former lover Paris Singer — the son of Isaac Singer and heir to the Singer Sewing empire —?and around that time, she'd been selling the furniture in her studio, which doesn't seem to have been a moral choice on her part. It seemed that she loved the idea of Communism, the invitations from the Bolsheviks to Moscow, but she denied the cause from time to time. I think the reality of it was that she found New York difficult and Europe pass?, and she might have seen in Russia a unified set of ideas into which she could maybe insert her own. I do think she tried to fit herself to the time, understanding how she needed to fill a theater one way or another.
AC: Is the infamous scarf the story that brought you to Isadora?
AG: The scarf, the scene. The last words, the dispute of them, that argument between glory and desire. After crawling around in her head for a few years, I found myself wanting to push the whole sad ending away, though. The end of Isadora's story became tragic in a different way for me, tragic in the way that she was reduced to tragedy, an entire life boiled down to a cute line about affectation. I think it's because I'm usually working in pure fiction, where I control the vertical and horizontal, rather than working with a life that never really belonged to me in the first place.
AC: What was it like to actually see it in person?
AG: Oh, I immediately burst into tears. This came at the end of a long day of navigating the Jerome Robbins Dance Division of the New York Public Library, requiring two locations and twenty boxes. I wasn't looking for it particularly, rather taking notes on her notes and considering her handwriting, ephemeral stuff. It was there next to an envelope where I think Mary Desti herself must have saved it, in the same way my mother keeps a lock of my baby hair. All they had was a few thick crimson threads tucked in a plastic pouch, but it was as if the thing had an electric charge. I put my palm over it and cried.
Alexis Coe is the author of Alice+Freda Forever and a consultant on the movie adaptation.
Feminism, style, health, politics, friendship, and everything else — unfiltered.
Lenny Letter
© 2019 Conde Nast.
https://www.lennyletter.com/story/dramatic-life-and-shocking-death-of-isadora-duncan
*
Драматическая жизнь и шокирующая смерть Айседоры Дункан
Мать современного танца сломала шею блестящим красным шарфом - и шарф продолжает жить.
Алексис Коу
3 октября 2017 г.
Иллюстрация Лорен Сирзан
В этой колонке Алексис Коу, историк Ленни в целом, проведет вопросы и ответы со специалистами по архивам по всей стране, сосредоточившись на одном первоисточнике. В этом посте Алексис говорила с Амелией Грей, автором книги «Айседора: роман», об Айседоре Дункан, очаровательной женщине, которая теперь считается матерью современного танца. (Читайте предыдущие колонки Алексис здесь и здесь.)
Алексис Коу: Ваш новый роман «Айседора» вдохновлен жизнью Айседоры Дункан (1877–1927), танцовщицы, которая отвергла жесткость классического балета в пользу стиля, подчеркивающего свободу передвижения. Недооцененный в Америке, молодой Дункан сел на лодку для крупного рогатого скота, направлявшуюся в Англию, где ее обняли модные, лохотые хозяйки Лондона. Она путешествовала по европейской толпе, развивая вкус к тем лесным нимфам, которых она популяризировала. Сегодня она считается матерью современного танца, и этот титул она бы ненавидела, но, как однажды сказала Энн Секстон: «Мертвые принадлежат мне».
Дункан стал эксцентриком, феминисткой и коммунистом, который бегал с художниками, интеллектуалами и сексуальными британцами, и ко всем этим мы обратимся, но сначала я должен спросить вас о том, что вы видели в архивах Библиотеки. для исполнительских видов искусства в Линкольн-центре: кусок шарфа.
Амелия Грей: Айседора жила в Ницце и пыталась связаться со своими старыми благотворителями, прося здесь и там кредиты. Ее подруга Мэри Дести в то время навещала ее и подарила ей красивую одежду, которая, как я читала, была шарфом или платком, малиново-красного цвета и в два раза больше ее размера. Однажды она завернулась в нее, чтобы покататься на автомобиле с откидным верхом, красивый механик за рулем. Она выкрикнула последнюю строчку собравшейся толпе - Adieu, mes amis. Вай? La Gloire! (какой-то аргумент, если она сказала «перчатка» или «я влюблена» на свидание) - и когда машина прыгнула вперед, хвостовой конец шарфа обвился вокруг его заднего правого колеса. Авария сразу сломала ей шею, и она тут же умерла.
AC: перед всеми ???
А.Г .: Должно быть, это было ужасно! Там была Мария Дести, ее дорогой друг и российский режиссер по имени Иван Николенко, который только что убедил ее позволить ему записать ее в кино. За рулем находился 32-летний механик и водитель по имени Бено? Фальчетто, а на Английской набережной собралась толпа, когда Фальчетто бегал с криком: «Я убил Мадонну! Я убил Мадонну !» Мэри была той, кто оторвал шарф от нее и вытащил ее оттуда, где она запуталась в колесе машины. Она остановила автомобилиста и отвезла ее в больницу, где обнаружили, что ее позвоночник сломан в двух местах; она умерла мгновенно.
Все, что у них было, - это несколько толстых малиновых нитей, заправленных в пластиковую сумку, но это было так, как будто у этой вещи был электрический заряд.
AC: Когда Гертруда Стейн услышала о смерти Дункана, она сказала: «Аффекты могут быть опасными». Она была определенно эксцентричной, но в некоторых газетах говорилось, что она носила красный шарф с тех пор, как «взялась за коммунизм». Как вы думаете, она действительно была предана делу, по которому ее американское гражданство было аннулировано в 1920-х годах, или вы думаете, что цвет шарфа был просто совпадением?
А.Г .: На одном из более поздних представлений она отодвинула свой костюм в
сторону, обнажив грудь, крича: «Это красное, и я тоже!» Она была артисткой с
девяти лет и, казалось, очень хорошо понимала подобные вещи; Я уверен, что это
был не единственный ее красный аксессуар. От ее собственного письма на предмете
она утверждает, что видела Коммунизм как ответ на злоупотребления трудовыми
методами, на детский труд, на чувство расового неравенства, о котором она,
казалось, была более осведомлена к концу ее жизни.
Реклама
AC: Таким образом, к концу своей жизни она претерпела значительные изменения, от заметного потребителя к коммунисту. Насколько это было реакцией на трагическую смерть ее детей?
А.Г .: Ну, в некотором смысле она никогда не менялась. Перед смертью она пыталась получить больше денег от своего бывшего любовника Пэрис Сингер - сына Исаака Сингера и наследника империи Сингера Шитья - и примерно в то время она продавала мебель в своей студии, что, похоже, не было моральным выбором с ее стороны. Казалось, ей нравилась идея коммунизма, приглашения большевиков в Москву, но она время от времени отрицала причину. Я думаю, что реальность этого состояла в том, что она находила Нью-Йорк трудным, а Европу - пассивной, и она могла бы увидеть в России единый набор идей, в которые она, возможно, могла бы вставить свою собственную. Я думаю, что она пыталась соответствовать времени, понимая, как ей нужно заполнить театр так или иначе.
AC: Печально известный шарф - это история, которая привела тебя в Айседору?
А.Г .: Шарф, сцена. Последние слова, спор о них, это спор между славой и желанием. После нескольких лет ползания у нее в голове, я все же хотела оттолкнуть весь печальный конец. Конец истории Айседоры стал для меня по-другому трагичным, трагическим в том, что она превратилась в трагедию, и вся жизнь сводилась к милой линии об аффектации. Я думаю, это потому, что я обычно работаю в чистой художественной литературе, где я контролирую вертикаль и горизонталь, а не работаю с жизнью, которая никогда не принадлежала мне в первую очередь.
AC: Каково было видеть это лично?
А.Г .: О, я сразу заплакал. Это произошло в конце долгого дня навигации в танцевальном отделе Джерома Роббинса Нью-Йоркской публичной библиотеки, для которого потребовалось два места и двадцать коробок. Я не особенно это искал, скорее делал записи в ее заметках и рассматривал ее почерк, эфемерные вещи. Это было там рядом с конвертом, где, я думаю, сама Мэри Дести, должно быть, спасла его, точно так же, как моя мать хранит прядь моих волос. Все, что у них было, - это несколько толстых малиновых нитей, заправленных в пластиковую сумку, но это было так, как будто у этой вещи был электрический заряд. Я положил ладонь на него и заплакал.
Алексис Коу - автор книги «Алиса + Фрида навсегда» и консультант по адаптации фильма.
Феминизм, стиль, здоровье, политика, дружба и все остальное - без фильтра.
Ленни
*
http://idvm.webcindario.com ` http://idvm.freevar.com
` http://idvm.chat.ru ` http://idvm.narod.ru `
http://idvm.jimdo.com ` http://idvm.fo.ru ` http://s3s.so/idvm ` http://fb.com/groups/duncanmuseum/ ` http://fb.com/groups/isadoraduncanmuseum/ ` http://vk.com/duncanmuseum `
https://t.me/duncanmuseum ` https://icq.im/duncanmuseum ` http://duncan.boxmail.biz `
© open resource