4236. Мочульский Письма к Жирмунскому

..texts

Из истории
Отечественной Филологии
К.В.Мочульский
Письма к В.М.Жирмунскому
(Вступ. статья, публ. и комм. А.В.Лаврова)

11-12

[Петербург. 19 января 1913 г. - Одесса. 21 декабря 1912 г.]

Петербург. 19 января

Витя - дорогой мой дружок!

Я презираю себя за то, что, поддаваясь скверному настроению, не мог решиться поделиться с тобой своими скучными мыслями. Мне ужасно стыдно за свое молчание, и меня мучит то, что его можно было понять, как нежелание писать тебе. Но ведь не так это было, Витя! Из того, что ты не сердишься на меня и пишешь, я заключаю, что ты, несмотря на все мои темные стороны, любишь меня - а поэтому поверишь, если я скажу тебе, что никогда тебя не забывал, всегда бережно носил воспоминания о тебе в своей душе, всегда чувствовал большое пустое место в том уголке ее, который принадлежит тебе. В Одессе я писал тебе 2 письма - и ни одно не отослал; в доказательство правды этого утверждения посылаю тебе одно из них, неоконченное, писанное еще до Рождества. Почему я не послал его - не знаю; то настроение, которое продиктовало мне его, - скоро бесследно исчезло - и пришло другое, тяжелое, тягучее, скучное. А внешне жизнь моя в Одессе была обставлена блистательно - я непрерывно танцевал, участвовал в любительских спектаклях, переживал пестрый ряд всевозможных увеселений. Ну и как же мне все это надоело, с каким радостным нетерпением я примчался в Петербург, как вздохнул свободно, когда увидел свою прежнюю студенческую жизнь. Нехорошо, Витя, что ты уехал: то, что я сейчас скажу, быть может, эгоистично, но я хочу сказать. Понимаешь ли, первые годы моей петербургской жизни - была у меня интересная духовная жизнь - я, проголодавшийся без нее в Одессе, с жадностью набросился - и все, что я воспринимал, что видел, о чем думал, выкристаллизировалось в моей душе, стало родным, дорогим. Передо мной открывались целые новые области - и энтузиазм мой не слабел, радость не гасла. Я был счастлив духом, вероятно, как ты теперь в Берлине. Толкал и зажигал меня, конечно, не Университет. Но, между прочим, я многим обязан тебе и Алексею Александровичу. Ты всегда горел, всегда в тебе было много любви - и я часто согревался душой во время наших споров, бесед - но ты уехал, а Алексей Алек<сандрович> как-то обеднел духом - видно, он переживает что-то мучительное, но он выгорел - и неспособен более часами рассуждать со мной об эстетическом восприятии жизни. И вот я остался один - буквально. Потому что никто более из окружающих, ни товарищи, ни знакомые - не любят моего мира - не любят духа. Это очень печально - быть одиноким не только сердцем, но и душой. Но довольно об этом. 12-го я приехал в Питер и 6 дней зубрил с утра до вечера (поэтому не написал тебе раньше). Из испытания вышел молодцом: за неделю подготовил романскую и германскую филологии и сдал на весьма1. Теперь немного гуляю. У нас ставят Meistersinger'ов, приехала Павлова, танцует Дункан, поет Собинов2. Кроме того "Мир искусства" и выставка Врубеля3.

Целую тебя крепко. Котя.

Пиши побольше, дорогой мой, - теперь я буду отвечать очень аккуратно. Еще раз крепко жму твою руку.

Прилагаю при сем сие несколько устарелое письмо:

Одесса. Декабрь 21.

Amico mio dolce* , как стыдно мне, что житейская суета не дала мне до сих пор возможности побеседовать с моим нежным дружком - Витей! Ты скажешь, что нужно писать только когда хочется, но ведь мне хотелось, всегда хотелось - и все-таки все так складывалось, что я не писал. Сначала хлопоты и бесконечная суета перед отъездом из Петербурга; масса дел, ликвидация занятий, прощальные визиты и т.д. Как-то не хотелось мне уезжать - не знаю почему; слишком, быть может, я сжился с петербургским жанром, с его бледным, туманным силуэтом, с его обостренной и напряженной жизнью; мне казалось невозможным внезапно уйти от всего этого, оторваться от этого северного миража и перенестись в совершенно другую жизнь, обстановку, среду. И хотя я в этой последней родился, я всегда чувствую себя чужим в ней, мне многое здесь любопытно, но ничто не интересно. Сперва я был очарован после петербургского неприютного мрака - массой света, тепла и красок; это захватило меня, осветило, согрело. Как будто весна. А потом утомило. Слишком уж это резко; понимаешь, такое непрерывное мелькание бликов, лучей режет глаз. В Петербурге носишь свою душу, свой внутренний мир, как драгоценную чашу. Пусть кругом мрак, холод, жуть; зато у меня в душе расцветают сказочные цветы - зато я полон сотканными мной лучистыми видениями, хрупкими мечтами - и нежно баюкаю я их среди туманов... А здесь в этом примитивном и конкретном мире - съеживается как-то душа; жизнь - не та таинственная и нежная, которую я творю своей фантазией, - а какая-то плоская, назойливая, банальная - нагло просится в душу, ослепляет, оглушает. Во<т> уж где нет никаких абстракций! Вот уж где были бы смешными наши бесконечные горячие споры с тобой, мой милый Витя! И перед лицом такой жизни я теряюсь; я не улавливаю в этой дисгармоничной пестроте смысла ее - самого сокровенного и радостного; даже красота ее отпугивает - это красота сытой полногрудой мещанки. Здесь все мне чуждо, т<ак> к<ак> люди живут здесь с опозданием лет на тридцать - и все, о чем болеем, о чем мечтаем и томимся мы на севере, - здесь не вошло еще в сознание людей. Одним словом, ты видишь, к чему я клоню: на юге есть красота, но нет эстетизма, а тем более мистики; я не понимаю, как католицизм мог расцвесть на юге, - или же романская душа устроена иначе, чем славянская. А вот, мой милый, как я провожу время, - решил за Рождество подготовиться к 3<-м>, а может быть и к 4-м экзаменам, - между прочим к mittel-hoch-deutsch4. И теперь сижу над Bartsch'ем5 и усердно перевожу. Не могу сказать, чтобы это было очень легко. Мария Исид<оровна> любезно дала мне свои записки, диктованные тобой, - и с помощью милых друзей надеюсь выдержать сей экзамен. Кроме того, мои одесские знакомые прилагают все свои усилья, чтобы не давать мне заниматься и развлекать меня во что бы то ни стало. В двух семьях устраиваются любительские спектакли - и я должен в обоих участвовать; в одном играю для пущей оригинальности роль няньки. Жаль, что ты не будешь видеть этого редкого зрелища. Когда мы с тобой увидимся, Витя? Кажется, в марте, не особенно скоро, а я очень соскучился - и жду с огромным нетерпением твоих писем. Напиши очень, очень много, обо всем - ты мне так давно не писал!

1 Оценка "весьма удовлетворительно".

2 Опера Рихарда Вагнера "Нюрнбергские мейстерзингеры" ("Нюренбергские мастера пения") была поставлена в сезон 1912-1913 г. Театром музыкальной драмы (в Консерватории); спектакли шли постоянно в течение всей зимы. Первый выход Анны Павловой после берлинских гастролей состоялся 20 января 1913 г. в балете "Дон Кихот" (см.: Д-н. К приезду А. Павловой // Обозрение театров. 1913. № 1970, 16 января. С. 12). Гастроли Айседоры Дункан проходили в Петербурге с 8 января 1913 г. (см., например: Старк Э. (Зигфрид). Айседора Дункан // Театр и искусство. 1913. № 5, 3 февраля. С. 111-113). С участием Л.В. Собинова в январе 1913 г. в Мариинском театре давались оперы "Лоэнгрин" Р. Вагнера, "Фра Диаволо" Д. Обера, "Искатели жемчуга" Ж. Бизе, "Евгений Онегин" П.И. Чайковского, "Орфей и Эвридика" К.-В. Глюка.

3 Выставка "Мира Искусства" была открыта в Петербурге в январе 1913 г. в доме Шведской церкви на Большой Конюшенной улице.

4 Средневерхненемецкий язык.

5 Карл Барч (1832-1888) - германист и романист, подготовил многочисленные издания средневековых немецких и французских поэтических памятников, в том числе трехтомное критическое издание "Песни о нибелунгах" (1870-1880). Позже, на кафедре романо-германской филологии Саратовского университета, Жирмунский использовал на практических занятиях по средневековой немецкой лирике пособия Барча "Deutsche Liedergedichte des XII-XIV Jahrhunderts" (Известия Саратовского университета. Историко-филологический факультет. Вып. I. Саратов, 1918. Приложение, отд. I. С. 4).

[Петербург. Начало февраля 1913 г.]

Милый мой Витя, спасибо за ласковое письмо. Тепло у меня на душе, когда я думаю о тебе, о моем настоящем дружке, всегда таком нежном и добром! И вот снова пробежали незаметные дни и я отвечаю тебе не так скоро, как мне этого хотелось. Спросишь, почему я медлил, - отвечу своей вечной тоскливой песней: реферат, реферат! Знаешь, моя студенческая жизнь кажется мне порой экраном из экзаменов и рефератов, за которым виднеется красивая декорация - много солнца, яркости, радости - но впереди всегда туманный экран - и за ним все фигуры кажутся тенями, все лучи - бледными отблесками. Но вот я его прочел: опять о том же Альфьери в том же семинарии у Петрова, ставшем для нас троих (!), участников его, тесной ботинкой, немилосердно жмущей ногу. А событий в моей жизни много, очень много - не знаю, о чем писать, и радуюсь мысли, что скоро ты приедешь и все пропущенное и недоговоренное в письме я смогу пересказать тебе устно. Я последнее время очень сблизился с поэтом Гумилевым, который мне очень симпатичен (представь!), в кот<ором> я нашел больше того, чего ждал. Он готовится теперь к проверочным испытаниям по греческому и латинскому языкам, и я занимаюсь с ним сиими предметами. Коплю деньгу, чтобы осуществить свою вечную мечту, свой хронически вздох об Италии. Быть может, летом мне удастся поехать в Рим - тогда я буду так счастлив, так счастлив! А пока я живу мечтами, да планами, выкраивая из фантазии реальную возможность, пропорциональную моим ожидаемым капиталам! Для того чтобы литературная деятельность не отвлекала его от сурового пути классических штудий, Гумилев поселился в одном доме со мной, этажом выше 1. И часто вечерами мы плаваем с ним в облаках поэзии и табачного дыма, обсуждая все вопросы поэтики и поэзии; споря и обсуждая новое литературное течение "акмеизм", maФtre'ом которого он себя считает. Все это хоть и не вполне соответствует моим вкусам, тем не менее очень оригинально и интересно. При встрече расскажу подробней. Сегодня вечером в нашем кружке Гумилев будет читать реферат о Теофиле Готье2; будет блестящая ассамблея ученых и литераторов "под эгидой Андерсона"3. Я много думаю теперь над темой своего зачетного сочинения, предполагая использовать свое итальянское путешествие (если таковое состоится) для выполнения этой задачи. Скоро 8-е февраля - наш традиционный ужин; Петров поручил мне организацию, и я деятельно зазываю всех желающих ром<ано>-германистов. Все будут, всё будет по-прежнему, только тебя не будет в нашей среде. Когда ты приедешь? Мне говорила Вера, что через 2 недели4. Значит на масленицу? Был я вчера, после долгого промежутка времени у Веры. Кроме меня, никого не было - мы сидели очень уютно вдвоем и говорили, говорили - т.е. говорил больше я, а Вера возражала. Я развил ей целую житейскую философию, внушая ей бЧльшую веру в себя, в людей и в жизнь. Вспоминали тебя; читали твои стихи. Ах, ты знаешь, Мария Исид<оровна> от кого-то узнала, что Над<ежда> Алекс<андровна> Нолле5 очень больна, почти при? смерти и находится в Петербурге. Мне ужасно жаль ее, и, разузнав, где она, пойду ее навестить. Какая трагическая жизнь, какой печальный человек Над<ежда> Алек<сандровна>! Я также не забываю и М<арию> Исид<оровну> и часто любуюсь ее очаровательной Таней6. Тебе предстоит большое удовольствие познакомиться с этой новой германо-романисткой. Мар<ия> Исид<оровна> - такая нежная мать, такая добродетельная и строгая теперь, что я называю ее не иначе, как Mater gloriosa*. Говорим мы с ней только о святых вещах, хотя я иногда своим легкомыслием сбиваю ее со "стиля" и она становится прежней жизнерадостной студенткой. Тэдди все прежний "Amor che nella mente mi ragiona"!7 Был я на гастроли Дункан и пережил много взволнованных и радостных минут. Ф.Ф. Зелинский прочел вступительное слово (растянувшееся в целую лекцию), где он называл Дункан "своей вдохновенной союзницей в деле воскрешения античности". Эти танцы - это нечто необычное, стихийное, непонятное. Она танцевала "Ифигению в Авлиде"8. Был я также на Мейстерзингерах9 вместе с М<арией> Исид<оровной> и Тэдди. Какая красивая вещь и как великолепно поставлена. Комната Ганса Закса - была живой гравюрой Дюрера, а мотив сна Вальтера до сих пор не дает мне покоя. Теперь у нас танцует Павлова, и Алексей Алек<сандрович> ходит сияющий и умудренный - он счастлив, как ребенок, когда достает билет. А я до сих пор не сумел попасть в балет - буду 16 февр<аля> на "вечере Павловой" - когда она будет танцевать весь свой лондонский репертуар (между прочим, "безумно знаменитого" лебедя Сен-Санса) 10. Первого марта наш маэстро Петров уезжает на родину, т.е. в Испанию, и я буду свободней. Мои занятия по Альфьери окончились трагично - я написал пародию на его трагедии, слух о которой, несмотря на все мои усилья, дошел до Петрова, и в наказание я должен был читать ее ему. Изволили много смеяться и милостиво похвалить. Я теперь очень сдружился с Лозинским, часто у него бываю и вообще нахожу его очень интересным человеком. Итак до скорого свидания, мой дорогой. Приезжай ужо, лучше устно поболтаем - на бумаге все как-то не выходит.

Целую крепко. Котя.

1 Адрес Гумилева с января 1913 г. - Васильевский остров, Тучков пер., 17, кв. 29.

2 В Отчете о деятельности кружка романо-германистов за 1913 г. указан доклад Н.С. Гумилева ""Эмали и камеи" Теофиля Готье" (Отчет о состоянии и деятельности имп. С.-Петербургского университета за 1913 год. СПб., 1914. С. 384).

3 Вальтер-Артур-Александр (Вальтер Николаевич) Андерсон (1885-1962) - фольклорист и филолог-классик, приват-доцент Казанского университета, автор монографий "Роман Апулея и народная сказка" (Казань, 1914), "Император и аббат. История одного народного анекдота" (Казань, 1916). См. о нем: Иванова Т.Г. Русская фольклористика начала ХХ века в биографических очерках. СПб., 1993. С. 121-134. При подготовке к профессорскому званию Андерсон был прикомандирован к Петербургскому университету с 26 ноября 1909 г. на один год (Отчет о состоянии и деятельности имп. С.-Петербургского университета за 1910 год. СПб., 1911. С. 63) и также на один год в 1912 г. (Отчет о состоянии и деятельности имп. С.-Петербургского университета за 1912 г. СПб., 1913. С. 32). В среде петербургских филологов Андерсон воспринимался, по всей вероятности, как чрезвычайно активный и упорный исследователь с ограниченными способностями; Ф.А. Браун, советуя Жирмунскому (в письме от 3/16 августа 1913 г.) "отдохнуть как следует", добавляет: "Не должно быть переутомления. Это очень опасно в Ваши годы. <...> Вы можете на многие годы, быть может, навсегда подорвать свою свежую работоспособность. Вспомните Андерсона" (ААН. Ф. 1001. Оп. 3. Ед. хр. 232).

4 В.Ф. Гвоздева. К началу марта 1913 г. Жирмунский возвратился в Петербург (11 марта он присутствовал на 178 (216-м) заседании Общего собрания Неофилологического общества, а 18 марта на 179-м (217-м) заседании Общего собрания прочитал доклад "Иенский романтизм и мистика жизни"; см.: Записки Неофилологического общества... Вып. VII. С. 70-71).

5 Надежда Александровна Нолле-Коган (1888-1966) - жена П.С. Когана (с 1909 г.); переводчица с немецкого и французского языков, окончила Высшие женские (Бестужевские) курсы по романо-германскому отделению. См. о ней вступительную статью Л.К. Кувановой к публикации писем А. Блока к Н.А. Нолле-Коган (Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 2. М., 1981. С. 324-325).

6 Новорожденная дочь М.И. Ливеровской - Татьяна Алексеевна Ливеровская (1913-1993).

7 Цитата из "Божественной Комедии" Данте ("Чистилище", II, 112): "Любовь, которая говорит в моем уме" (в переводе М.Л. Лозинского: "Любовь, в душе беседуя со мной").

8 Речь идет о 3-м вечере Айседоры Дункан в Театре музыкальной драмы (Консерватории) 22 января 1913 г.; при участии оркестра Русского Музыкального Общества и хора Музыкальной драмы были исполнены "Ифигения в Авлиде" (музыка Глюка) и вальсы И. Брамса и Ф. Шуберта; вступительное слово об "Ифигении в Авлиде" произнес Ф.Ф. Зелинский. В газетном отклике "Третий вечер Дункан. "Ифигения в Авлиде"" А.Я. Левинсон отметил, что выступление

Зелинского "внесло в последнее представление г-жи Дункан характер исключительной торжественности": "Проф. Зелинский, мастер изысканной, образной и выразительной <...> речи, истолковал "великое" искусство Дункан, как подлинное возрождение "идеи античной орхестики", указав на аналогичное сходство ее попытки с творчеством Фридриха Ницше, Беклина (?), Рихарда Вагнера. <...> Соответствие танцев г-жи Дункан отнюдь не выясненной лектором идее античной орхестики он не совсем последовательно обосновал путем психологического анализа Еврипидовой "Ифигении"" (Речь. 1913. № 23, 24 января. С. 7).

9 См. примеч. 2 к п. 11-12.

10 Вечер А. Павловой 16 февраля 1913 г. состоялся в Театре музыкальной драмы (Консерватория); см.: Шебуев Н. Вечер А.П. Павловой в Консерватории // Обозрение театров. 1913. № 2002, 18 февраля. С. 11. "Артистка танцевала "Ночь" Рубинштейна, "Valce-caprice" Рубинштейна, вальс cis-moll Шопена, "Бабочку", "Лебедя" Сэн-Санса и "Вакханалию" из "Времен года" Глазунова", а также "новинку вечера: Pas de deux из "Раймонды" в постановке г. Легата" (Левинсон А. Вечер А.П. Павловой // Речь. 1913. № 49, 19 февраля. С. 6).

Опубликовано в журнале: «НЛО» 1999, №35

http://magazines.russ.ru/nlo/1999/35/pism.html

..texts
http://idvm.narod.ru
http://troul.narod.ru/center.htm
..index