4369. Добротворская. Я против страдания. Крэг и Дункан

isadora duncan virtual museum
end ` texts ` home `` english ` русский

Петербургский театральный журнал № 6 1994
В ОБРАТНОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ

КАРИНА ДОБРОТВОРСКАЯ
«Я ПРОТИВ СТРАДАНИЯ»
ЭДВАРД ГОРДОН КРЭГ И АЙСЕДОРА ДУНКАН

«И если душа не тело, то что же душа?»
Уолт УИТМЕН

Айседора Дункан и Гордон Крэг. Фоторепродукция В. Дюжаева

У этой истории только два настоящих свидетеля. Они же — участники. Эдвард Гордон Крэг и Айседора Дункан. Свои показания они оставили в воспоминаниях и письмах. Сохранились почти все письма Дункан к Крэгу. Утеряны почти все письма Крэга к Дункан. «Я храню каждый обрывок — ленточку — билет — письмо и открытку, все, что ты когда-либо дала мне».* Слова Крэга из одного из его последних писем к Дункан — не поэтическое преувеличение. Он действительно собирал все, что имело отношение не только к Айседоре, но к его жизни и работе, хранил письма, проставлял даты на самых незначительных клочках бумаги, снова и снова возвращался к старым заметкам и записным книжкам, перечитывал их, редактировал, комментировал, вдумывался в смысл когда-то оброненных слов. Вытолкнутый современной ему театральной жизнью, он берег все для Потомков, для Истории, для Вечности. Незадолго до смерти он продал письма Айседоры Нью-Йоркской публичной библиотеке. Вряд ли им руководила корысть — он сделал это для будущего, ради которого жил и творил.

* «Your Isadora»: The love story of Isadora Duncan and Gordon Craig / Ed. By F/ Steegmuller/ N. Y., 1974. P. 342.
В этой книге, без которой была бы невозможна данная статья, американским исследователем Френсисом Стигмюллером собраны и подробно откомментированы письма Дункан и Крега. Ссылки на это издание даются в тексте указанием страницы.

[«Your Isadora». The love story of Isadora Duncan and Gordon Craig. Ed. by Francis Steegmuller. New York, 1974.]
[«Твоя Айседора». История любви Айседоры Дункан и Гордона Крэга. Сост. Френсис Стигмюллер. Впервые опубликовано в лондонском журнале «Listener» 5 июня 1952 г. Книга вышла к столетию со дня рождения Айседоры Дункан и целиком посвящена сложным человеческим и творческим отношениям Айседоры Дункан и Гордона Крэга.]

Айседора Дункан любила жизнь в каждом ее мгновении, жила здесь и теперь, не умела и не хотела ждать. Получая письма Крэга, она целовала их, перечитывала — и ждала новых, забывая о тех, которые пришли вчера. Она не хранила писем, не собирала архива, путала даты, смешивала разные события. В ее мемуарах много домыслов и неточностей, но не от желания что-либо скрыть или приукрасить. Дункан вспоминает не только то, что было, но и то, что могло быть. Крэг подобной небрежности по отношению к собственной жизни принять не мог. Читая посвященные ему страницы «Моей жизни», он оставил на полях заметку: «А. Д. не могла этого написать». (21)

Айседора Дункан писала без черновиков. Ее письма похожи на ее танцы — пульсирующие, трепещущие, живые. Слова она рассыпала щедро, ничего не пряча в подтекст.

Гордон Крэг даже письма сочинял с черновиками, иногда с несколькими. Будучи человеком, влюбленным в Вечность и Совершенство, он не мог позволить плодам своей мысли быть случайными или незрелыми. Взнервленный «неправильный» язык Крэг создавал как стихи — взвешивая каждое слово, насыщая скрытыми и явными цитатами. Черновики и наброски он, разумеется, сохранял, и, благодаря им, можно восстановить часть его писем к Дункан. Кроме того, их отголоски живут в ее ответах. Оба — и Дункан, и Крэг — употребляли бесчисленные тире, будто не в силах бороться с нетерпением любви или нетерпением мысли. Оба нарушали правила пунктуации. И оба писали слово Красота с большой буквы.

Айседора Дункан и Эдвард Гордон Крэг встретились 14 декабря 1904 года в Берлине. Ей было двадцать шесть, ему тридцать два. Для своих лет Дункан оставалась неопытной — она пережила всего один настоящий роман с венгерским актером Оскаром Береги, названным в ее мемуарах Ромео. Вернувшись из Будапешта в 1903 году, она спросила свою замужнюю подругу Мэри Дести: «Почему ты не рассказала мне о любви? Теперь мне открылся подлинный смысл музыки, танца; все изменилось с тех пор, как я узнала любовь. Я рождена для любви…»*.

* Desti M. The Untold Story/ The life of Isadora Duncan. 1921-1927. N. Y., 1929. P.33.

Сверхчувственная телесная природа Дункан многое определила в ее жизни и в ее искусстве. Каждой клеточкой тела она отзывалась на музыкальную или мужскую ласку; тело превращалось в волшебный музыкальный инструмент, вибрирующий от малейшего прикосновения. Мартин Шоу, Александр Бенуа, Лев Бакст и многие другие считали, что по-женски ей недостает сексуальной привлекательности. Сама она вряд ли задумывалась над этим, хотя тело было ее культом, ее возвышенной религией.

У Крэга к моменту встречи с Дункан было семеро детей от трех разных матерей. Восьмой ребенок ожидался в январе. Плодовитость Крэга — материализация грандиозной клокочущей энергии, которой полны его письма, статьи, рисунки, мысли. Это магнетическое поле бессильны передать фотографии. "Он производил впечатление хрупкости, почти женской слабости, — вспоминала Дункан, — и только руки с широкими концами больших пальцев изобличали силу. Он всегда говорил о своих квадратных больших пальцах, как о пальцах убийцы: „Дорогая, ими хорошо было бы вас задушить!“»*.

* Дункан А. Моя исповедь.. Рига, 1928. С. 136. Несмотря на очень несовершенный перевод, ссылки даются на это полное издание мемуаров Дункан, а не на более распространенное адаптированное московское издание 1930-го года.

Айседора Дункан не была красивой. Многочисленные фотографии запечатлели миловидное пухловатое лицо с упрямым подбородком, курносый нос, чуть слащавую улыбку и неизменный наклон головы. Портреты объясняют, почему некоторые критики твердили о ее «припрыжке гувернантки»*. В ней не было породы, но была природа — мягкость, несуетность, обнимающий жест рук. Фотографии слепы к движению, а именно в движении Дункан становилась прекрасной.

* Craig E. G. Index to the Story of My Days. London, p. 257.

В «Указателе к истории моих дней» Крэг вспоминал, что много слышал о «гувернантке», над которой потешались одни и которой восторгались другие. «Мы встретились в декабре 1904 года — в Берлине. Я понравился ей и решил, что она в конце концов не такая уж плохая гувернантка»4. В своем дневнике, названном позже «Книгой Топси*» он подробно описал их встречу. В дом к Дунканам его привела общая знакомая Элиза де Брукер. «Айседора в этот день говорит много чепухи — [...] Я еще не видел ее танцев и нахожу, что она — милая греческая леди в своем искусстве и замечательная американская девушка по натуре, и я уверен, что ее танцы заставят меня скучать. [...] Я бы не доверял ей, если бы она не была красива, а Красота — это единственное, чему можно полностью довериться». (22) В облике Айседоры Крэга удивила одна деталь: «Выражение ее лица все время меняется и временами мне кажется, что я вижу лица многих женщин, которых я знал[...] — это странно». (21)

*Топси — шуточное прозвище, которое Крег придумал для Дункан, производное от Терпсихоры

На следующий день Крэг пошел на концерт Дункан — и открыл в «замечательной американской девушке» гения. Танцовщицу, дар которой был «божественной случайностью». Актрису, говорящую на «своем собственном языке». »…Она рассказывала воздуху все то, что мы жаждали, но до ее появления никогда не надеялись услышать, а теперь услышали, и это погрузило нас в необычное состояние восторга, и я (я!) сидел замерший и безмолвный«.*

*Эдвард Гордон Крэг: Воспоминания. Статьи. Письма. М., 1988. С. 159.

Айседоре тоже предстояло открыть гения в «сыне Эллен Терри». Он пришел на ее концерт — она нанесла ответный визит на выставку его рисунков. Крэг наблюдал, как эта девушка, владеющая секретом движения, ходит от одной картины к другой, подолгу останавливаясь перед каждой. «Мне кажется, она что-то чувствует — это уже немало — остальные не чувствуют ничего, а болтают много. Когда она уходила, я проводил ее до дверей, и я до сих пор вижу ее взгляд — огромная дверь медленно закрывалась — она не отрываясь смотрела на меня, я — на нее — это мгновение часто возвращалось ко мне… это прощание после встречи только на нашей с ней земле — и я тут же пошел в кафе, чтобы написать ей письмо». (26)

В «Книге Топси» Крэг записывает: «17 декабря — наша брачная ночь на полу моей дражайшей студии. Я говорю ей, что собираюсь жениться через 4 месяца — она не верит в брак. Наша постель — 2 ковра, на которых лежит меховая накидка (ее), мое пальто вместо подушки, 2 одеяла и простыня вместо покрывала — мы почти не спим в эту ночь — так прекрасно, что она здесь». (28)

Прошло всего три дня с момента их встречи. В Лондоне Крэга ждала верная воз-любленная (его слова о предстоящей женитьбе, если они действительно были произне-сены, относились к ней). Айседору напрасно ожидали дома. "…Я всегда его вижу, как в ту первую ночь в ателье, когда его белое, гладкое, блистающее тело освободилось от одежды, точно от кокона и засверкало во всем своем великолепии перед моими ослепленными глазами.

Так должны были выглядеть Эндимион, с его стройным высоким молочным телом перед широко раскрытыми глазами Дианы, Гиацинт, Нарцисс и бодрый мужественный Персей. Он казался скорее ангелом Блейка, чем смертным юношей«.*

*Дункан А. Моя исповедь. С. 137.

Примечательно обилие греческих имен. Своего первого возлюбленного Дункан называла Ромео — она впервые увидела его в этой роли. Крэг в юности переиграл множество шекспировских ролей, в том числе Ромео, но для Айседоры был античным героем. Миллионера Париса Зингера, ставшего ее спутником после разрыва с Крэгом (Парис — греческое имя!), она прозвала Лоэнгрином. Элладе — миру Красоты, Гармонии и Совершенства — принадлежал только Крэг. Это было знаком родства душ.

Мотив предназначенности друг другу постоянно встречается в их воспоминаниях и письмах. «Я нашла плоть своей плоти и кровь своей крови. Часто он кричал мне: „вы моя сестра!“ и я чувствовала в нашей любви какое-то преступное кровосмешение. [...] Нас было не двое, мы слились в одно целое, в две половины одной души. Это не было соединение мужчины с женщиной, а встреча двух душ-близнецов». «*

*Там же. С. 136.

Эта встреча не имела никакого отношения к искусству — театру — мечтам. Эта встреча была чудом» (279), — написал уже немолодой Крэг и тоже вспомнил платоновский миф. Тогда, в 1904 году, он сказал проще: «Так как мы были рождены, чтобы лежать в объятиях друг друга, предписания природы были выполнены». (28) Через неделю после знакомства Айседора и Крэг расстались — она уехала на гастроли в Санкт-Петербург. В день отъезда она пишет ему дважды: «Благодарю благодарю благодарю тебя за то, что ты сделал меня Счастливой — я так сильно люблю тебя люблю тебя люблю тебя и верю, что у нас будет восхитительный, дивный, прелестный ребенок — я счастлива навеки — Т в о я Айседора». (31) Второе письмо — одно из самых замечательных из написанных Дункан: «Мы родились на одной звезде и по ее лучам спустились на землю — я жила в твоем сердце, а потом забрела далеко-далеко и вот теперь вернулась. Это наша история». (31)

По дороге в Россию она вновь пишет ему. «К а к я люблю тебя — К а к я люблю тебя К а к я люблю тебя — вот что выстукивают колеса — и я плачу н а с т о я щ и м и слезами — старомодными, идиотскими, древними, как мир, слезами…». (33) Слово «настоящими» (real) выделено Айседорой. Спустя десятилетия, в «Указателе», вспоминая начало их любви, Крэг тоже подчеркнул это слово: "Я все время говорил ей: "Это, конечно же, не н а с т о я щ е е"— и все же… Нет, не н а с т о я щ е е… нет, не настоящее, отзывалось эхом снова и снова«*.

*Craig E. G. Index to the Story of My Days. London, p.269.

Произнес ли он еще до отъезда Айседоры в Россию свое «не настоящее» (not real), и было ли ее письмо ответом? В «Книге Топси» Крэг вспоминает о другом рефрене, к которому он приучил Дункан: «Нет, нет» — неделю за неделей, «не серьезно, Топси», «это не может длиться вечно, Топси — любовь не бывает вечной — это так, Топси[...] Она не хотела признать, что любовь не бывает вечной, и если бы она могла читать в моем сердце и в моих мыслях, она увидела бы тот же отказ поверить в то, что наша любовь может умереть». (59)

Айседора Дункан и Гордон Крэг. Фоторепродукция В. Дюжаева

Итак, «не реально» (нереально), «не серьезно». Нереальной, эфемерной могла быть для Крэга встреча душ-близнецов. Несерьезными — отношения мужчины и женщины. Для Айседоры их неожиданная любовь — реальна и серьезна, даже старомодна. В разлуке с Крэгом Петербург кажется ей «северным полюсом», «землей снега и льда». «Это ужасно. Это чудовищно. Если бы я могла заснуть до 30-го». (35) Пока в мрачноватом номере отеля «Европа» Дункан пишет по нескольку писем в день, Крэг спрашивает себя в «Книге Топси»:

«Люблю ли я ее?

Любит ли она меня?

Я не знаю и не хочу знать. Мы любим быть вместе. Мы любим слушать друг друга, смотреть друг на друга, и целоваться, и лежать, обнявшись. Это любовь? Я не знаю. Она говорит, что любит меня. Что это значит для нее? Я не знаю». (36)

Айседора теряет голову, не скрывает и не утаивает ничего, не раздумывает. Ее письма — с бесконечными повторами, с рвущими бумагу восклицательными знаками, с обрывками фраз, захлебнувшихся от избытка чувств — похожи на неистовые заклинания. Захваченный тем же водоворотом, Крэг остается собой — мыслителем, аналитиком. Похоже, он в смятении. Многочисленные вопросы упираются в единственный ответ: не знаю.

Месяцы после возвращения Дункан из России они почти неразлучны. Отныне любой свой опыт — пейзаж, город, картину, книгу, человека — она делит с Крэгом. Без него все кажется бесцветным, пресным и незначительным. В январе 1905 года они вместе едут в Москву и Петербург, затем в турне по Германии, в Брюссель. «Она танцевала, а я почти ничего не делал — отдыхал и был счастлив с ней» (53), — писал Крэг Мартину Шоу.

Если вокруг были посторонние, а слова просились наружу, Дункан и Крэг доверялись бумаге. В Колоне они пишут друг другу, сидя за ресторанным столиком — прямо на счете. Крэг сохранил этот листок.

Она: «Айседора решила, что отцом ее ребенка будет мужчина, которого она любит».

Он: «Сперва нужно передумать целый мир мыслей».

Она: «Не беспокойся о ребёнке Айседоры. Всё правильно на небесах, всему придет свое время». (55)

Уже второй раз Айседора пишет о ребенке. Вряд ли она догадывается, что в самые счастливые дни их любви появился на свет восьмой отпрыск Крэга. Впрочем, ее собственный отец — поэт и авантюрист — бросил беременную жену с тремя детьми, и Айседора, ненавидя условности, его не винила. И Крэга она осудит только однажды — в приступе гнева — и всегда будет стыдиться своей вспышки. А пока она полна безоблач-ным счастьем. В поезде Берлин — Дрезден они переписываются снова.

Она: «Любовь рифмуется с Тобой, потому что ты и есть Л ю б о в ь. Радость рифмуется с Т о б о й, потому что ты и есть радость)…] Мой возлюбленный Прекрасен и х о р о ш. Даже с л и ш к о м хорош (для меня), чтобы это было правдой. Мой возлюбленный чудесен».

Он: «Она так прекрасна, что видит красоту во всем — даже в солнце — небе — воде, слезах, ветре и во мне». (56-57)

Если они расстаются хотя бы ненадолго, она отправляет по нескольку писем в день. Письмо из Франкфурта: «Не видеть тебя, просыпаясь по утрам — твоих дивных глаз — невыносимо — я чувствую себя мертвой, существующей как тень». (74) В тот же день она пишет снова, словно спохватившись, что его отсутствие — противоестественно: «Я Хочу, Чтобы Ты Сел На Поезд И Приехал — приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай приезжай — О, приезжай — Я буду позировать тебе как Ангел — Я буду стоять на голове — я все сделаю — только приезжай и положи конец этой ужасной муке — ». (76) Крэг и в самом деле приехал на этот зов, повторенный 21 раз. Именно тогда, на концерте Дункан в Бреславле, он сделал свой самый знаменитый рисунок танцующей Айседоры, тот, на котором увиденные сбоку кулисы кажутся геометрическими объемами. В «Книге Топси» он написал об этом концерте: «Что за странное зрелище. Уродливый маленький театр, заполненный уродливыми и глупыми людьми, а на затемненной сцене — фигура, которая с каждым движением становится все прекрасней — красота окружает ее — будто сеятель разбрасывает плодоносные зерна на буром и уродливом поле — стихи сверкают, и переливаются, и плавают вокруг нее, готовой взмыть в воздух, чтобы не вернуться никогда». (78)

Существовали ли для Крэга две разные Айседоры? Одна — греза, муза, идеальная танцовщица, взмывающая в воздух, «чтобы не вернуться никогда». Другая — курносая Топси с «чертовским чувством юмора», эксцентричная американка, не способная ни дня провести в разлуке с ним. Много лет спустя Крэг назовет книгу о своей матери «Эллен Терри и ее тайное „я“». «Нелли и Эллен Терри — две разные женщины, — утверждает он. — Старшая из них — великая и знаменитая актриса, важная особа, известная всему свету, почитаемая всеми, и мною в том числе; младшая — эта малышка Нелли, совсем безвестная: это моя мать, обожаемая мною»*.

*Эдвард Гордон Крэг. С.298.

Для Крэга женщина и великая актриса живут на разных полюсах. Он преклоняется перед Айседорой — гением. И настороженно смотрит на Айседору — женщину. «Она не только притягивает меня, но и отталкивает»*, — записывает он в одном из дневников. Она слишком много говорит о себе. Она злоупотребляет шампанским. Она кидается на шею малознакомым людям, легко околдовывая их своим бесхитростным обаянием. Кроме того, она всего лишь женщина. Бессмертный дух, светлый гений заключен в капризную, хрупкую и несовершенную оболочку.

*Craig E. Gordon Craig. The Story of His Life. P. 196.

Быть может, самым поразительным для Крэга была в о п л о щ ё н н о с т ь Дункан. В ней оживали его мечты — о движении как истоке театра, об актере-творце, о духе музыки*. Казалось, она принадлежала миру, где все «нереально», бессмертно, вечно. У Уолта Уитмена — поэта, которого Дункан и Крэг называют отцом и именем которого клянутся, есть строки: «Я и подобные мне убеждаем не метафорами, не стихами, не доводами, мы убеждаем тем, что существуем».**

*О влиянии искусства и личности Дункан на теоретическую и практическую деятельность Крэга подробно пишет А. Г. Образцова в книге «Синтез искусств и английская сцена на рубеже XIX-XX веков» М., 1984.

**Уитмен У. Избранное. М., 1954. С. 131.

Айседора с у щ е с т в о в а л а. Это был неопровержимый довод.

Трагическая эволюция Крэга движется в сторону недоверия к в о п л о щ ё н н о с т и. Сценическая практика вновь и вновь демонстрирует ему необходимость компромисса, чей символ — обрезанное окно в «Росмерсхольме», поставленном для Дузе. Презирая уступки, Крэг все больше превращается в творца Утопии. Он, конечно же, мечтает о практической деятельности — яростно, страстно, со всей силой своего грандиозного темперамента. Но все меньше и меньше верит в ее возможность. В одном из писем к Дункан он с горькой иронией говорит, что лет через сто сможет, наконец, появиться на сцене, но только как бедный Йорик, а в письме к Станиславскому утверждает: «Нет ничего лучшего для человека, когда он одинок — и чувствует себя одиноко, — как взяться за новое и невозможное [курсив мой — К. Д.] предприятие…»*

*Эдвард Гордон Крэг. С.298.

Крэг с его максимализмом, с его устремленностью к горным вершинам был Брандом театра XX века. И как Бранд не жалел людей из долины и не признавал Бога милосердия.

Айседора Дункан мечтала о еще более невозможном. Но в отличие от Крэга не боялась в о п л о щ ё н н о с т и. И непременно хотела дотронуться до истины рукой. Не смущаясь несовершенством результата, она смело бралась за постройку храма, за восстановление греческих трагедий, за организацию танцевальных школ, за интерпретацию сложнейших симфоний. «Когда я вижу, как она обращается с музыкой в своих концертах, я цепенею, — писал Крэг. — Я очень хорошо знаю, что не сделал бы ничего подобного; думаю, что во мне больше страха перед Богом, чем в ней». (122)

Бесстрашная перед Богом Айседора не устает уверять Крэга, что его мечты непременно сбудутся. «Твоя напряженная Работа найдет воплощение [курсив мой — К. Д.] — я уверена в этом — ведь это и есть составные н а ш е го мира — Работа — и Любовь — если бы мы могли каким-то чудом превратить их в одно целое — тогда все Раздоры обернулись бы Гармонией — Работа и Любовь, Любовь и Работа — Любовь — » (103)

«Работа и любовь» — кредо Айседоры, ее величайшая Утопия, ее идея земного рая. Для Крэга Работа и Любовь несопоставимы. Богу богово, а кесарю кесарево. Любовь не может бороться за душу Крэга — битва обречена на поражение. «Я, как и многие другие, считаю, что важна жизнь, а работа, какой бы она ни была, — не главное… впрочем, сам я [...] зов дела всегда почему-то ощущал сильнее, чем зов жизни»*.

*Там же. С 54.

Крэг отказывается воспринимать Айседору Дункан в ее целостности. Как художник она для него — источник бесконечного вдохновения. Как женщина — узел проти-воречивых чувств, боли, ревности, зыбкого счастья. Любовь он представляет себе иначе.

В 1901 году Крэг познакомился с Еленой Мео. Двадцатидвухлетняя скрипачка, полуангличанка-полуитальянка, дочь художника, дружившего с Россетти и Берн-Джонсом, черноволосая черноглазая красавица с точеными чертами лица и благородной осанкой, полюбила его с первого взгляда. Крэг был женат, но Елена сделала свой выбор и стала его верной спутницей, кроткой возлюбленной, терпеливой матерью его детей. Она месяцами ждала Крэга, порой едва сводила концы с концами, но никогда, ни в чем не упрекала, ничего не требовала, не жаловалась. Выбрав любовь, она отложила скрипку в сторону, дабы не служить двум богам сразу. И в конце концов Крэг всегда возвращался. "Любовь, которая причиняет боль — это не любовь. Любовь — нечто милое и прекрасное, без суеты и волнения, без взрывов смеха и слез, нечто спокойное и ласковое«. Эти строчки написаны Крэгом в самые счастливые дни с Айседорой.

* Craig E. Gordon Craig. The Story of His Life. P. 195.

В марте 1905 года Дункан случайно вскрыла письмо Крэга к Елене (или о Елене). Возможно, Крэг говорил о ее существовании. Но он молчал о том, что она значила для него. Открытие потрясло Айседору. Боль, ревность, отчаяние привели к неистовой вспышке, возмутившей и оттолкнувшей Крэга. В письме, написанном после этой сцены, Дункан раскаивается так, будто виноват не Крэг, но она сама: «Я совершенно уничтожена — мною овладел ужасный гнев — пусть моя боль искупит мой поступок — я боюсь только, что ты никогда не сможешь думать обо мне так, как прежде». (83)

С этого дня в письмах Дункан все чаще появляется приписка: «твоя послушная Топси». Она убеждает его, что сумела побороть «зеленого демона ревности» и ревнует разве что к деревянной леди — марионетке. Она предлагает деньги для Елены и робко спрашивает, всё ли в порядке с ребенком. Она очень хочет стать спокойной, сдержанной и кроткой. Но в январе 1906 года она узнает, что беременна.

С самых первых дней их романа Айседора говорила Крэгу, что хочет от него ребенка. Равнодушный к детям Крэг отвечал уклончиво. Он был плохим отцом — это признает его сын и биограф Эдвард. Свою первую жену Мей он бросил, когда она была беременна в четвертый раз. Свою любовницу Джесс тоже оставил на сносях. От беременной Елены уехал в Берлин. А теперь Айседора объявила, что ждет ребенка.

То, как Крэг воспринял новость, ясно из письма Айседоры. «Я хочу, чтобы ты знал — ты целовал* меня сотни раз — и каждый раз все мое существо молило — сделай меня плодоносной — дай мне ребенка — не однажды — всегда — у меня было это постоянное непреодолимое желание, и я думаю, что если бы этого не случилось, я сошла бы с ума от этой борьбы — так что я не могу не чувствовать себя счастливой — не могу — я все время так необыкновенно счастлива — но тебя все это не радует — ». (119-120)

* Глагол “целоваться” был для Крэг и Дункан условным обозначением чувственной любви.

«Тебя все это не радует», — написала Дункан и тут же добавила, что доктор разрешил ей танцевать до мая, а затем — до декабря. «Слушай, это не так уж плохо». (120) Приписка выдает еще одну причину недовольства Крэга.

К моменту встречи с Айседорой у него нет ничего, кроме долгов. Она возит его с собой по Европе, избавляет от материальных забот. «Я не зарабатываю ни пенни, а живу, как Герцог» (69), — пишет Крэг Мартину Шоу. Ничего не смысля в финансовых вопросах и контрактах, он становится менеджером своей возлюбленной. Беременность означала денежные трудности. Именно поэтому Айседора трогательно уверяет, что сможет танцевать до мая (ребенок должен появиться в сентябре).

С января по май Дункан действительно выступает необыкновенно много. Крэг сопровождает ее — как любовник и как менеджер. 18 мая состоится последний концерт — в Гетеборге.

Было решено, что Дункан поедет рожать в Голландию. Она сняла маленькую виллу в деревушке на берегу моря, а Крэг, намереваясь сотрудничать с театром Рейнхардта, отправился в Берлин. «Ты просто верти всеми этими людьми в Берлине, — пишет ему Айседора. — Они будут бегать вокруг тебя и делать всё, что ты захочешь — это только вопрос времени. Люблю тебя, душа моя. Кроме любви к тебе в мире нет радости, и поцелуи твои теперь в плену и живут внутри меня — ». (132)

Письма Дункан из Голландии — легкие, светлые, радостные. Эта легкость обманчива — после истории с вскрытым письмом она боится обнаружить смятение. Скульпторша Кэтлин Брюс, увидевшая в истории Дункан и Крэга сюжет об обманутой девушке и подлом соблазнителе, вспоминает: «Я застала ее несчастной, беспомощной и впервые — трогательной[...[ Хорошо известный персонаж с женой, любовницей, детьми, распутными привычками и без гроша в кармане овладел ее телом и ее мыслями, и через месяц должен был появиться ребёнок». (149) С приездом Крэга все менялось: «С ним нужно было обращаться, как с мессией, подчиняться его малейшим прихотям [...], все должно было превращаться в праздник». (149) Скрывая неприязнь, Кэтлин изучает «персонаж», ради которого молоко заменялось вином, а из деревни заказывались яства. «Только руки с обкусанными до мяса ногтями выдавали в нем зверя». (149)

Когда начались роды, Крэгу послали телеграмму, и он успел к появлению ребенка. «Дитя поцелуев» оказалось девочкой. Крэг придумал для нее имя Подснежник (Snowdrop), и только много месяцев спустя Айседора вынуждена была дать девочке «настоящее» имя, тоже как-то раз предложенное Крэгом. Дейрдре — так звали героиню ирландской легенды и пьесы Йетса. У обоих — у Крэга и у Дункан — была ирландская кровь, и оба ею гордились.

Дункан оставалась на вилле до конца октября. В ноябре они встретились с Крэгом во Флоренции, где благодаря Айседоре состоялись его знакомство с Дузе и работа над «Росмерсхольмом». Айседора была на вершине блаженства. Казалось, с отлучением Крэга от театра покончено. Она всегда предсказывала, что рано или поздно люди театра оценят его гений и будут крутиться вокруг него, как крохотные планеты вокруг сияющего светила. Наконец-то она могла восхищаться не только красотой Крэга и его мыслями. «Я не могу выразить, что я чувствовала, глядя на твое чудесное творение во Флоренции, — пишет она. — Скорей всего, ты даже не догадываешься, как это было Возвышенно и Прекрасно. Нечто сверхъестественное, подвластное только уникальному гению, и меня мучает совесть, что ты потратил столько времени на меня — не грех ли это — ». (165)

Дункан восторженно относится к идее дальнейшего сотрудничества своего возлюбленного с Дузе, но не может скрыть настороженности по поводу выбора пьес. Ибсен кажется ей чересчур мрачным, безысходным, не героичным. «Я читаю „Боркмана“. Боже, какой мрак — Макбет не таков, он полон Жизни и Огня — ». (166). Когда альянс Крэга с Дузе распался, Айседора, утешая возлюбленного, свободно выговаривает все, что думает: «Сердце мое, не расстраивайся из-за Дузе. Увидев Твое творение, я сразу радостно воскликнула, что тебе никто не нужен, чтобы быть Абсолютно Прекрасным — все получится само собой — это не потребует компромисса и будет совершенством — Красота — Вдохновение — Гений — Ты.

не Ибсен[...]

Мой любимый, я верю всей душой в твой театр и в Тебя.
к черту Боркмана
к черту — все это
к черту Стриндберга
к черту всю эту ерунду
это — Яд
тебе не нужны подобные снадобья
Никаких снадобий
Песнь Соломона
Психея
Вот, что тебе нужно.
А не эта ужасная темень». (167)

Одним из любимых танцевальных номеров Дункан была «Весна» по картине Ботичелли. Весна — тема ее искусства и ее жизни. В поэме Крэга об Айседоре есть строки о том, что именно она танцевала:

«Начало этой темы:
„Я счастлива“.
А конец: „это — Прекрасно“.
Вот тема, которую она танцует». (389)

В лирических композициях на музыку Шуберта, Шопена, Штрауса она, казалось, излучала потоки солнечного света. Трагические танцы — 7-я симфония Бетховена или 6-я симфония Чайковского — ей не удавались. "Трагизм — не ее элемент. Трагизм неподвижен. Он весь в лице. У нее лицо ребенка. Ее стихия — радость«,* — писал Макс Волошин. Она боготворила Грецию как родину гармонии. Она любила Шекспира — за «Жизнь и Огонь». Уитмена — за прославление «электрического тела». Но многое из современной литературы — в том числе русской — отталкивало ее. Она пишет Крэгу: «Я читаю Горького, но он пугает меня — я думаю, что в жизни, как в гимнастике, главное — Уверенность. Вообрази акробата, который пугается — он упадет при первом же повороте — так что я не буду читать Горького — он рисует жизнь огромной ужасной ловушкой. Это не хорошо, и я уверена, что это неправда — и это так же недостойно, как попросить парня, идущего по канату, „взглянуть вниз“ и заставить его потерять равновесие». (208)

*Волошин М. Айседора Дункан // Волошин М. Лики творчества. М. 1989. С. 394.

Боясь потерять равновесие, Айседора Дункан отказывается взглянуть вниз. «Я против страдания» (212), — категорически заявляет она Крэгу и, не колеблясь, предпочитает Диониса Христу.

Человеческие фигурки на рисунках Крэга часто стоят на краю бездны или оказываются наедине с мирозданием. Его сценический мир — трагическая геометрия. Как подлинный символист он не боится Смерти. Задумывая сценическое решение монолога «Быть или не быть», Крэг представляет прекрасную женскую фигуру, которая то появляясь, то исчезая, манит Гамлета в мир Сна и Покоя. От крэговского замысла Станиславскому пришлось отказаться — кроме Дункан он не знал актрисы, способной воплотить «призрак светлой смерти»*.

* См. Станиславский К. С. Собр. Соч. в 8-ми т. Т.1. М., 1954. С. 343.

Максимализм Крэга заражает Дункан. Лирические танцы под фортепианную музыку уже кажутся слишком легкой задачей. Она обещает Крэгу, что непременно откажется от обожаемого публикой штраусовского «Голубого Дуная». Она мечтает о музыкальном руководителе, о собственном оркестре, о хореодрамах. Публика требовала «Голубой Дунай». Дункан сердилась. Крэг пожимал плечами.

В оформлении использованы рисунки Г. Крэга. Фоторепродукция В. Дюжаева

Год после рождения Дейрдре был одним из самых тяжелых в жизни Айседоры. Вынужденная зарабатывать, она слишком рано начала танцевать. Так как Крэг по-прежнему оставался ее менеджером, дела шли неважно. В письмах прорывались усталость и отчаяние: «Иногда мне больше всего на свете хочется, чтобы ты был плотником или кем-нибудь еще, и я могла бы засыпать на твоем плече каждую ночь — ». (183) Разлука с дочерью, тоска по Крэгу, усталость, финансовые неурядицы, смутное предчувствие катастрофы привели к болезни — невриту и общему упадку сил.

После разлада с Дузе Крэгу было не до болезни Айседоры. Он приехал в Амстердам, неделю просидел у ее постели. Затем перевез ее в Ниццу, а сам отправился во Флоренцию. Ему предстояло прожить там семь лет — эти годы принесли «Маску», деревянные фигурки, движущиеся ширмы, Арену Гольдони, новый роман, нового сына. Оставив больную разбитую Айседору, он дал понять неминуемость разрыва, хотя продолжал писать нежные письма. «…Не беспокойся обо мне — я не несчастна» (204), — твердила Дункан, но никогда еще в ее письмах не было столько боли и столько любви. «Я лежу и жду следующей почты, с которой принесут твое письмо — Почему один только взгляд на твой почерк возвращает мне жизнь — Я не знаю. Откуда эта постоянная тоска по тебе — значит ли это, что я и в самом деле стала частью тебя — неужели ты — мой пульс и моя кровь и неужели я существую только когда ты думаешь обо мне — Может быть и так — Последние несколько дней я чувствую себя птицей, задыхающейся под стеклянным колпаком — Значит ли это, что твоя любовь для меня все равно, что воздух — задохнусь ли я до смерти, если ты перестанешь дарить его мне — разобьется ли насмерть мой дух, пытаясь прорваться к тебе и не останется ли мне ничего, кроме тела и иссушенного ума — кто-то стучит. Мое сердце готово выпрыгнуть из груди и я держу твое письмо — достаточно дотронуться до него пальцами и жизнь возвращается ко мне — как прекрасно держать твое письмо и читать его снова и снова.

Все мое существо просыпается — это как пища для умирающего с голоду.

О — кто этот Боккаччо, чтение которого так полно тебя удовлетворило? Что ж, я никогда не читала его, но он кажется мне врагом, и я бы хотела, чтобы Савонаролла сжег его на Костре Тщеславия, не оставив ни единого издания — О, я говорю тебе, что во мне нет больше опаски или осторожности, и если я вскоре не увижу тебя — я вырву себя с корнями и брошусь в Море — ». (204-205)

Дункан много пишет о ребенке — о красоте Подснежника, ее сходстве с отцом, ее первых членораздельных возгласах. Пишет, понимая, что Крэг не способен разделить ее радостей, что время поцелуев подошло к концу, «Я люблю тебя — не думаю, что смогла бы готовить для тебя, вести хозяйство для тебя — не сомневаюсь, что была бы счастлива, если б могла — но я так и не научилась этому — а кроме того, ты бы ушел — почему даже простое „агуканье“ ребёнка заставляет тебя искать расписание поездов — Ты не хочешь иметь жену или просто женщину, ты хочешь кого-то вроде Джина — вот, что ты хочешь.

Я х о т е л а бы быть тем, что ты хочешь, но я создана глупым танцующим дервишем — а теперь еще и Ребенок — у нее ручки в точности как твои и выглядит она как ты — в ней живешь ты и я люблю её за это — и себя в ней тоже — и всех наших предков — О Боги! Как бы я хотела расправить крылья и стать твоим Джином, но я —». (206)

Айседора болела несколько месяцев, а в апреле вновь отправилась на гастроли — по маршрутам «танцующего дервиша». Поток нежных и отчаянных писем не прекращался. «Ты отворил передо мной двери — благодаря тебе я чувствую себя такой богатой. Но что я смогу дать взамен — может ли сотворенное существо вернуть что-то Творцу — ». (218) Из-за контракта, неумело составленного Крэгом, Дункан потеряла много денег — написала ему об этом, будто извиняясь за себя: «О дорогой, так ужасно, что приходится беспокоить тебя подобными глупостями — но я не знаю, что делать — ». (221) Как это ни парадоксально, но именно деньги стали причиной разрыва Дункан и Крэга — двух великих мечтателей, столь непрактичных и беспомощных в финансовых сделках. На сей раз разрыв был окончательным — без нежных слов, без ежедневных писем, без робких надежд и последних иллюзий.

В мае 1907 года Дункан и Крэг встретились в Стокгольме — впервые после его отъезда из Ниццы. На обратном пути (он возвращался во Флоренцию, она в Берлин) Айседора в который раз завела разговор о совместной работе.

Однажды Дункан написала Крэгу: «Как ты думаешь, придет ли день, когда я смогу остаться с тобой и помочь твоей работе, а тем самым — и своей? [...] Наступит ли это время гармонии и совершенства?» (181) Разговор на пути из Швеции был последней отчаянной попыткой Айседоры прорваться в мир крэговского творчества, стать необходимой для свершения его замыслов, спутницей духа. Слить воедино любовь и работу. Убедить Крэга работать вместе — значило удержать его.

Это была нелегкая задача. О совместной работе Айседора твердила с самой первой встречи. Крэг неизменно отвечал отказом. В «Книге Топси» он написал: «Я никогда не говорил о н а ш е й работе, потому что не представлял, как она сможет влиться в то, что я делал — в „Ациса и Галатею“, в „Маску любви“ и т. д. А я не мыслил влиться в то, что делала она — так как не понимал, каким образом — то, что делала она, было законченным и, по-моему, куда более совершенным, чем что-либо, виденное мною на сцене. Айседора оказывала на публику столь мощное воздействие, что я бы не рискнул поместить шекспировскую пьесу в исполнении прекрасных актеров до или после ее танца. Прекрасная актерская игра подле магнетической личности подавляется личностью.

Единственное, что, по-моему, можно было поместить рядом с танцем Айседоры — это Марионеток: ибо марионетка ни с кем не соперничает и является антитезой актеру, певцу и танцовщику». (229)

Крэг ставит Дункан выше Рашель, Терри или Дузе, ибо те интерпретировали, а она — творила. Но не выше марионетки.

На сей раз Айседоре удалось убедить Крэга создать театр, в котором будут выступать только марионетки и она. Театр предполагалось сделать складным, чтобы его можно было перевозить с места на место. Все расходы Дункан обещала взять на себя. Ей предстояло турне по Германии, и с каждого концерта она собиралась посылать во Флоренцию по тысяче марок. Крэг тем временем должен был нанять двух помощников и начать работу.

Вдохновившись, Крэг набросал предварительные контракты, по которым Айседора Дункан обязалась в течение шести лет появляться на сцене только в окружении марионеток. Каждый год предполагалось не менее двух новых спектаклей.

Верила ли Айседора в то, что ей удастся войти в мир черных бездушных «деревянных леди», к которым она так недавно ревновала Крэга? Безусловно, ибо верила в его гений. Да и весь проект — из царства не крэговских, а дункановских утопий.

О дальнейшем Крэг рассказал так: «Я уехал. Нет 1000 марок — в течение какого-то времени нет письма — я написал сам — нет ответа — я начал сходить с ума — 3 года я ничего не сделал, а теперь, когда начал… [...] Позже пришло несколько писем, полных энтузиазма по тому или иному поводу… но ни капли смысла — и ни слова раскаяния в том, что она так подвела меня в нашем устном соглашении — ». (229) Тысяча марок с каждого концерта — только одна часть уговора. «После летнего турне А. Д. должна была приехать во Флоренцию с мешком золота и посмотреть, как продвигается работа». (229) Прежде чем войти в мир крэговских замыслов и выступить в роли царицы марионеток (сверхмарионетки?), Дункан предстояло сыграть роль «мешка с золотом». А эта роль ей не слишком-то подходила.

Крэг говорит неправду, утверждая, что Дункан долго не писала ему и не прислала ни единой марки. По письмам Дункан видно, что она думает о своих будущих «партнершах» и верит, что «все продвигается к нашему великому Плану». (233) Но, очарованная грядущим единением «Любви и Работы», Дункан не рассчитала своих сил. Летний сезон оказался неудачным для концертов и новых ангажементов — иногда денег едва хватало на отели и мелкие расходы. Дела Айседоры берется вести ее брат Огастен, понимавший в бизнесе еще меньше, чем Крэг. Налоговая полиция осаждает грюнневальдскую школу Дункан, руководимую ее сестрой Элизабет. Мать, сестра, брат Раймонд с семьей — все нуждаются в деньгах и надеются только на Айседору. Нужно содержать Дейрдре и ее няньку…

У себя во Флоренции Крэг ждет, нервничает, издалека подсчитывает доходы Дункан и обвиняет ее в необоснованных тратах. Она пишет, что «зарабатывать деньги летом — все равно, что пытаться удержать воду в сите». (246) Крэг решительно вычеркивает слово «зарабатывать» и вписывает «копить», относя неудачи на счет расточительности Айседоры. В его письмах прорываются резкие нетерпеливые нотки, которые болезненно задевают Дункан. «Твое последнее письмо, — пишет она, — было не очень-то симпатичным, но я думаю, что никто не может понять человека, увязшего в трудностях». (246) Крэг набрасывает черновик ответа: «Что это значит — что это значит? Трудности? — Какие трудности? Мы, ты и я, делаем общее дело — ты свою часть, я — свою. [...] Брось все, кроме нашего дела. Тогда ты не сможешь проиграть — и трудности не помешают. Если ты будешь заниматься другими делами, ты разрушишь наше. Я надеюсь в ближайшие дни услышать от тебя, что все хорошо — и нет больше никаких Трудностей — Целую». (246)

Другие дела — это мать, сестра и братья, школа, дочь. Крэг охвачен нетерпением, творческой энергией, новыми замыслами. Он уже приступил к работе, уже нанял помощников, уже заказал дерево и холсты. Нужно платить, а Айседора пишет о ребенке, о каких-то трудностях, о неповоротливости брата Огастена, о неудачно составленных контрактах. Из Мангейма ей удается наконец послать тысячу марок — но это ничтожно мало. «Любовь моя — не знаю, что писать тебе. Ненавижу посылать тебе разочаровывающие письма, а других послать не могу. Я пытаюсь договориться о новых спектаклях — безуспешно… (…) Деньги кончаются (…) Уж лучше поехать в Америку и найти миллионера…». (252)

Крэг приходит в ярость. Айседора нарушила обещание и должна немедленно одолжить где-нибудь шесть тысяч марок. «Иначе корабль вновь пойдет ко дну — если так, то и я пойду ко дну и тогда прощай моя работа (…) Почему все эти турне так непродуктивны? И почему Уолта ради я был такой дурак, что вообще ввязался в это? (…) Ты, видимо, не понимаешь, как все это серьезно. Как ты можешь писать мне обо всем, кроме един-ственного, ради чего ты, согласно нашему плану, должна работать?». (253-254)

Айседора, измученная ролью «мешка с золотом», пишет: «Мой любимый Мечтатель, мир так глупо устроен — боюсь, тебе нужен кто-нибудь посильней твоей бедной Топси». (256) Впервые она признается в своем бессилии. Это означает, что «великий план» провалился. Стена между любовью и работой оказалась построенной из золота, а потому непреодолимой. Крэг в очередной раз убедился в невозможности воплощения. «Только подлинно одинокое существо (…) может согласиться играть в игру ради игры — и не ради цели», — пишет он Айседоре, изгоняя ее из своего одиночества.

Смертельно уставшая за лето Дункан в сентябре 1907 года едет в Венецию, впадает в эйфорию и вновь верит, что все будет хорошо. Забыв, что у Крэга нет даже денег на билет, она пишет: «Не хочешь ли ты приехать сюда — здесь божественно прекрасно (…) О — разве ты не хочешь покататься со мной в гондоле?» (260)

Все, что произошло летом, Крэг считал предательством. Айседора переоценила свои силы и недооценила крэговский максимализм. После двух недель в Венеции она сама приехала во Флоренцию, но провела там только двадцать четыре часа. Все было кончено. Крэг вспоминал, что она казалась ему чужой, «стоящей по другую сторону реки». (262) Дункан плакала, когда он вез ее на станцию. «Быть может, она слышала о том, что женские слезы смягчают сердце любимого и любящего мужчины — но я не подал виду, что заметил слезы: я был весь страдание — с головы до ног, но мой плащ скрыл это».

Из Кельна Дункан пишет: «Ты наполнил меня такой Тоской и Болью. Я бы лучше умерла, чем покинула Флоренцию, и каждый толчок поезда был равносилен пытке]…) Шлю тебе всю мою любовь — и то, что не могу выразить — ». На этом письме Крэг написал: «Любимая моя — Я знаю — я дал тебе понять, что наши поцелуи подошли к концу, потому что я был смертельно ранен — ПРОСТИ меня, я люблю тебя — у меня тоже есть сердце». (263)

В 1943 году, вспоминая разрыв с Дункан, Крэг попытался (в который раз!) найти ему объяснение. «…Мы стояли друг у друга на пути. Это странно, но это так — хоть мы и были созданы друг для друга». (264)

«Друг у друга на пути» стояли не просто Эдвард Гордон Крэг и Айседора Дункан. Работа и Любовь. Зов дела и зов жизни. Мужчина и женщина. Мечта и Воплощенность. Дух и Тело.

Дункан вошла в искусство начала XX века прославлением горизонтали земной жизни — в противовес вертикальной устремленности классического балета. Опора на землю, на босую ступню была равнозначна открытию Бога в человеческом теле, названном Ницше «большим разумом». Дункан верила в истину тела, в волнистую линию природы, в светлое язычество. «Я не знаю, что такое десять Заповедей, — пишет она Крэгу, — но я целую каждый из твоих дорогих десяти пальцев». (207)

Гордон Крэг остался в памяти столетия взмытыми ввысь конструкциями, отрицающими текучие контуры модерна. Человеческое тело удручало его хрупкостью, бренностью, смертностью. Мечта о сверхмарионетке — мечта о преодолении несовершенства театра, чьим материалом является человек из плоти и крови. Всю жизнь Крэгу не давали покоя слова Леонардо: «Избегай таких занятий, в которых плоды труда умирают со смертью труженика». Крэг мечтал не уничтожить тело, но преодолеть его тленность, а значит — неистинность. Сверхмарионетка — тоска по чистому духу, лишенному смертной оболочки. Жизнь тела по Крэгу — творцу невоплощенностей — внеположена сфере духа.

На пути друг у друга стояли трагический геометр и жрица волны, истина чистого духа и истина трепещущего тела. Наверное, разрыв между ними был неминуем.

В одном из писем, написанных вскоре после расставания, Дункан вскользь бросает, что Крэгу следует быть снисходительней к людям, предки которых еще совсем недавно были обезьянами (она любила и почитала Дарвина). Крэг пишет черновик ответа: «Никакого Дарвинизма для меня (…) нет, Айседора, детка; единственное, что имеет смысл (хотя бы самую малость) — это стремление к Богу — к Идеалу — и никакой материализм не вытеснит этого из человека (…]. Ты веришь в обезьян — Благословенна твоя простота». (266)

После разлуки с Крэгом жизнь Айседоры резко меняется. Ее менеджером становится Люнье По. В январе 1908 года под его руководством она дает ряд концертов в парижском театре Гаэте. «Эти спектакли имели грандиозный успех и привели к цепи трагических ошибок…» (305) — вспоминал Крэг. «Трагическими ошибками» он считал альянс с Люнье По, бурную светскую жизнь, декадентскую эксцентричность и, наконец, связь с Зингером.

«…Когда ты повстречаешь миллионеров, которых собиралась найти для меня — оставь их для себя и для своих планов». (301) Эти слова Крэга оказались пророческими. Парис Зингер, пришедший к Айседоре за кулисы театра Гаэте, стал ее любовником, меценатом, отцом ее сына Патрика, родившегося в 1910 году. Он надолго избавил Дункан от необходимости думать о деньгах, от изнуряющих гастролей, от вечного страха за судьбу школы.

Прежде, чем начать другую жизнь, Айседора Дункан сделала последний подарок своему бывшему возлюбленному — она свела его со Станиславским.

О Художественном театре она впервые написала Крэгу в январе 1908 года из Петербурга. «Все они чудесные люди, а он (Станиславский — К. Д.) — Красивый». (286) Слова «Красота», «Красивый» были их своеобразным паролем. Сказать о человеке «Красивый» значило сказать гораздо больше. Плодом сотрудничества Крэга с «Красивым человеком» и с «чудесными людьми» оказался московский «Гамлет».

В апреле 1908 года Айседора, уже связанная с Зингером, встретилась с Крэгом и Станиславским в Петербурге. В мемуарах она остроумно и изящно рассказала о своей неудачной попытке соблазнить неприступного русского режиссера. Но не обмолвилась ни словом, что свидетелем этого неудачного штурма в гостиничном номере был Крэг. Бывший возлюбленный описал происшедшее жестко и без тени иронии. В поведении Дункан он увидел «отвратительный спектакль», в котором она сыграла роль шлюхи. «Я до сих пор не понимаю, почему она так обидела меня». (308) А между тем причина бросалась в глаза. «Отвратительный спектакль» наверняка разыгрывался для Крэга. Как бы ни увлечена была Айседора «Красивым» Станиславским, сколько бы шампанского ни выпила, рядом с ней сидел отец ее ребенка, половинка ее души, мужчина, которому всего пару месяцев назад она писала: «Я люблю тебя, я твоя и всегда буду твоей Топси». (284) В роли шлюхи Дункан потерпела сокрушительное фиаско. Между ней и Крэгом воцарилось отчуждение.

Они вновь соприкоснулись только четыре года спустя. Зингер задумал построить для Дункан театр в Париже и даже купил землю под постройку. Айседора уговорила его предложить Крэгу быть архитектором сцены, которую он в дальнейшем мог бы использовать и для своих замыслов. Крэг сначала принял это предложение, но, узнав из газет, что театр предназначен персонально Дункан, ответил отказом. А вскоре городские власти вовсе запретили постройку.

В следующий раз Крэга и Дункан сблизила трагедия. 19 апреля 1913 года машина, в которой находилась Дейрдре-Подснежник, маленький Патрик и их няня, потеряв управление, упала в Сену. Одним из первых, о ком Айседора вспомнила в этот страшный день, был Крэг. «Наша маленькая девочка Дейрдре сегодня покинула нас — без страданий. Мой мальчик Патрик ушел вместе с ней. Это горе выше слов. Шлю тебе мою вечную неумирающую любовь. Айседора». (317) Это текст телеграммы, посланной Крэгу в Италию. Крэг немедленно ответил взволнованным ласковым письмом: «Верь, что Боги смотрят на тебя сейчас. И я знаю, что ты держишься достойно [...] Дорогая и великая Айседора — пришло твое время — Сказать, что я люблю тебя — значит ничего не объяснить — я беру твои пальцы, твои руки в свои и читаю великую молитву». (319-320)

Братья увезли Айседору в Грецию, на остров Корфу. Крэг писал ей нежные прекрасные слова. «Мое сердце часто содрогается от ужаса, когда я вижу твою силу. Ибо мое сердце и твое сердце — одно сердце и это совершенно непонятная штука». (323) Айседоре написала Елена Мео, выразив симпатию и сожаление. В сентябре Крэг с Еленой были в Лондоне. Туда же приехала Дункан, мечтавшая встретиться с Крэгом. «…Я разорвана на кусочки и кровоточу — я хотела бы хоть на несколько мгновений увидеть тебя». (327)

Крэг совершил ошибку — послал Елену на вокзал встретить Айседору. Можно только догадываться, что произошло между ними. Что они сказали друг другу? Какие слова Дункан заставили полную сочувствия Елену превратиться в холодную гордячку и нанести еще один удар и без того израненной Айседоре? Дункан так и не встретилась с Крэгом и вскоре написала ему: «У твоей Нелли нет места в сердце ни для чего, кроме всепоглощающей, яростной и ревнивой любви к тебе — вот почему я не пришла тебя повидать». (328) На этом письме Крэг сделал приписку: «Да — и ты эгоистично пыталась завоевать место в ее сердце, вытеснив меня — тщетная попытка. Эгоистичная попытка — эгоистичное желание — ». (334)

Еще в одном письме Айседора вернулась к встрече в Лондоне: «Ты никогда не узнаешь, в каких глубинах Ада я побывала в ту ночь, когда не пришла повидаться с тобой — какие-то вещи навсегда останутся для тебя тайной — но это хорошо —Ты знаешь, что я считаю тебя лучшим творением Земли — и самым Прекрасным —и всегда буду считать — ». (334)

Прошло шесть лет. Айседора Дункан вернулась в Париж, открыла новую школу в Белльвю. Родила ребенка, который не прожил и нескольких дней. Началась первая мировая война, разительно изменившая ритм и колорит европейской жизни. В январе 1917 года Крэг перечитывал первые письма Айседоры. Письмо, где она пишет о звезде, на которой они родились, потрясло его. На десятый день знакомства Айседора поняла то, что он додумывал всю жизнь! Что он и она — две половинки одной души, созданные друг для друга. Чем дальше от него становилась Дункан, тем больше он любил ее. Удаляясь, она словно возвращалась в мир вечных сущностей, в мир, где обитают неразделенные души. Она больше ничего не требовала, не просила, не плакала. Она превращалась в его неотъемлемую часть. Крэг написал ей восторженное признание в любви. Формально оно запоздало больше, чем на двенадцать лет. По существу же — не имело отношения к времени, ибо было признанием в вечной любви. "Я не просто кто-то, любящий тебя.

Я это ты — ты это я [...]

Мы встретимся — только вдвоем — и пойдем куда-нибудь рука об руку — когда бы мы ни встретились — «.* (342)

*Полностью текст этого письма Крэга см. «Московский наблюдатель», 1991, № 8-9. С. 53-54.

Они встретились в Риме зимой 1919 года и пошли «рука об руку» по ночным римским улицам. Так они гуляли всю ночь. «Мы шли и шли со сплетенными руками по темному Риму [...] — мы говорили ни о чем и вновь шли, и наши сердца пели — мы плакали, но продолжали идти, пока, наконец, не улыбнулись». (347)

Это было последнее свидание «только на их земле». В 1920 году они мельком увиделись в Париже — она помогла ему встретиться с Фирменом Жемье. Ей предстояли тяжелые времена — поездка в Советскую Россию, брак с Есениным, крушение иллюзий, финансовая катастрофа. В 1925 году, прочитав в газетах о материальных проблемах Дункан, Крэг написал Зингеру, и тот анонимно послал бывшей возлюбленной деньги. Через год Крэг сам отправил ей небольшую сумму. А в 1927 Айседоры не стало.

В 1956 году восьмидесятичетырехлетний Крэг в письме к Книппер-Чеховой упомянул Дункан. «Живу я на побережье между Ниццей и Каннами (там, где улетела Айседора)». * Улетела — как платоновская идея, вернувшаяся в мир, где родилась. Как душа, покинувшая тело, в которое так верила. Она вернулась на свою звезду — их с Крэгом общую родину. Спустя почти сорок лет Крэг последовал за ней. Может быть, их души-половинки встретились, чтобы не расставаться никогда.

* Эдвард Гордон Крэг. С. 315.

В именном указателе:
• Дункан Айседора
http://ptj.spb.ru/people/dunkan-aisedora/
• Крэг Эдвард

http://ptj.spb.ru/wp-content/gallery/6/06_06_03.jpg
http://ptj.spb.ru/archive/6/in-opposite-perspective-6/yaprotiv-stradaniya/

http://idvm.webcindario.com ` http://idvm.freevar.com ` http://idvm.chat.ru ` http://idvm.narod.ru `
http://idvm.jimdo.com ` http://idvm.fo.ru ` http://s3s.so/idvm ` http://fb.com/groups/duncanmuseum/ ` http://fb.com/groups/isadoraduncanmuseum/ ` http://vk.com/duncanmuseum ` https://t.me/duncanmuseum ` https://icq.im/duncanmuseum ` http://duncan.boxmail.biz `