isadora duncan virtual museum
end ` texts `` english ` русский

http://idvm.webcindario.com/texts/4384.htm

*

И.Сироткина. Письма Станиславскому

http://teatr-lib.ru/Library/Mnemozina/Mnemoz_5/
http://teatr-lib.ru/Library/Mnemozina/Mnemoz_5/Mnemoz_5.rar
https://imwerden.de/pdf/mnemozina_vypusk_5_2014__izd.pdf

«ВСЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ ВАМ СКАЗАТЬ, Я ЛУЧШЕ ВСЕГО БЫ ВЫРАЗИЛА В ТАНЦЕ…»
Письма Айседоры Дункан, Августина Дункана и Элизабет Дункан К. С. Станиславскому. 1908 – 1922
Публикация И. Е. Сироткиной, Н. А. Солнцева, К. Г. Ясновой.
Вступительная статья И. Е. Сироткиной.
Перевод с франц. и англ. Н. А. Солнцева.
Комментарии И. Е. Сироткиной, К. Г. Ясновой
Письма К. С. Станиславского к Айседоре Дункан хорошо известны — они вошли уже в первое собрание его сочинений. Но когда американская танцовщица-дунканистка Мег Брукер спросила меня, сохранились ли письма Дункан к Станиславскому, я не смогла ей ответить. К счастью, письма, телеграммы, открытки и фотографии, которые с 1908 по 1922 год Айседора Дункан посылала Станиславскому, сохранились. Одно письмо (с ошибочной датировкой) было опубликовано в 1956 году в журнале «Иностранная литература»; кроме того, некоторые телеграммы и письма цитировались в примечаниях к двум собраниям сочинений Станиславского и в труде: Виноградская И. Н. Жизнь и творчество К. С. Станиславского. Летопись. 1863 – 1938: В 4 т. (1 е изд. 1971; 2 е изд. 2003). Автографы писем находятся в отдельном конверте с пометкой «Дункан» в Музее МХАТа (Ф. К. С. №№ 2190 – 2224). Их перевод и подготовку к печати когда-то начал сотрудник музея Н. А. Солнцев (ныне покойный). Директор музея М. Н. Бубнова приветствовала идею опубликовать эпистолярий и всячески этому способствовала.
«Дунканиада» Станиславского
Собираясь на банкет в честь гастролировавших в Петербурге в одно и то же время Художественного театра и Айседоры Дункан, К. С. Станиславский сообщает в письме дочери, что на вечере будут еще и художники и артисты балета, а потому он ожидает «“дунканиаду” с танцами» . Его собственная «дунканиада» продолжалась без малого двадцать лет: с 1905 по 1922 год Станиславский и Дункан видятся постоянно, то чаще, то реже. Два великих художника оставили в жизни друг друга глубокий след. В их отношениях всего было сполна: взаимного уважения, восхищения, ученичества, любви и последующее охлаждение и разочарование. Но в первые годы их знакомства они друг друга сильно поддержали в исполнении того, что оба считали своей миссией в искусстве. Станиславский сразу очень высоко оценил талант Дункан как «царицы жеста» — настолько, что ставил ее выше Элеоноры Дузе . Айседоре единственной он доверил бы выражать невыразимое — сыграть в «Гамлете» «призрак светлой смерти» . О глубине их взаимных чувств и серьезности отношений свидетельствует многолетняя переписка. Мы представляем вниманию читателя письма, телеграммы, открытки и записки Дункан своему великому другу, сопровождая корреспонденцию краткой историей отношений двух гениев — театра и танца.
* * *
В первый свой приезд в Россию Айседора Дункан дала только два концерта в Петербурге. Первый ее вечер, 13 декабря 1904 г., описывали много раз. Зал Дворянского собрания  полон, сцена закрыта серо-голубым занавесом, пол затянут зеленоватым сукном. В императорской ложе — великая княгиня Мария Павловна и великий князь Владимир Александрович, главные покровители искусств в императорской фамилии. Среди публики Михаил Фокин и Сергей Дягилев, Александр Бенуа и Лев Бакст, артисты балета, литераторы. Перед ними молодая женщина в простой тунике под аккомпанемент одного рояля танцует Шопена. Во второй вечер, 16 декабря, Дункан показала в зале Дворянского собрания программу «Танцевальные идиллии» и затем вернулась в Берлин.
Однако почти сразу за первым последовало ее второе турне: на этот раз Айседора выступила не только в Петербурге, но и в Москве и Киеве. Вот тогда, в январе-феврале 1905 года, она и познакомилась с труппой Художественного театра. «Насколько балет привел меня в ужас, — вспоминала Айседора, — настолько же театр Станиславского исполнил меня энтузиазмом. Я отправлялась туда каждый вечер, когда сама не была занята в концерте, и вся труппа встречала меня с величайшей любовью» . Восхищение было взаимным. «Увлекались мы тут Дункан, — сообщала О. Л. Книппер-Чехова брату. — Она смотрела у нас “Вишневый сад” и была в восторге; была у меня в уборной, и я к ней ходила на другой день. Ты знаешь, она удивительно освежающе действует, какая-то она вся чистая, ясная, ароматичная и настоящая» . О пляске Айседоры, «вольной и чистой», об «аромате зеленого луга» поэтически писал Андрей Белый . Айседора создавала в танце образ свободы, радости и чистоты — образ Золотого века, этой юности человечества. Впечатление было такое, словно в душной комнате открыли окна; кто-то даже так и сказал: «она открывала душе окна» . Дункан мгновенно воспламенила зрителей, в особенности молодежь. «Такая радость жизни, творчества, служение людям струились из каждого ее движения, — вспоминала бестужевка Стефанида Руднева, — что рождалось желание: “я тоже хочу так плясать, так жить, быть такой же радостной и чистой”» . Многие действительно вдохновились ее примером, и у Айседоры появилось множество подражателей и последователей, возникли студии «свободного» или «пластического танца» .
Станиславский впервые увидел Дункан на концерте 24 января 1905 г. Как и многие другие зрители, он был «очарован ее чистым искусством и вкусом» . Но его впечатления шли дальше очарования грацией, молодостью, живостью и свободой танцовщицы. Станиславский смотрел на Айседору как профессионал и сразу разглядел в ней серьезную артистку. Он записывает в дневнике: «Вечером смотрел Дункан. Об этом надо будет написать» . Он столкнулся с чем-то, требующим осмысления, а главное, с чем-то очень близким ему самому, находящимся в зоне его собственных поисков. Потребность видеть Дункан — вспоминал он позже — диктовалась изнутри артистическим чувством, родственным ее искусству. В разговорах с ней и о ней со своими коллегами из Художественного театра  Станиславский отмечал: «… мы ищем одного и того же, но лишь в разных отраслях искусства» .
«Красота простая, как природа»  — так определил режиссер искусство Дункан. Как и для многих других зрителей, для Станиславского она стала воплощением природного, естественного — в противоположность условному, искусственному, правды жизни — дурной театральности . Сама Айседора к этой цели стремилась со всей сознательностью и не раздумывая подписалась бы под словами Станиславского: «В театре я ненавижу театр» . Оба разделяли взгляд Ж. Ж. Руссо на природу человека — изначально чистую, на то, что истинная культура — это возвращение к природе. И оба отлично понимали: такая простота и естественность — результат искусства и большого труда.
Станиславский позже утверждал, что «не имел случая познакомиться с Дункан при первом ее приезде» , т. е. зимой 1904/1905 гг. В декабре 1906 г., едва оправившись после рождения дочери , она поехала в третье турне по России. Айседора скучала по Крэгу и ребенку, страдала от приливов молока (и смущалась, когда на концертах молоко приходило и смачивало тунику) . Душой и телом она стремилась назад и, если и увиделась с друзьями из Художественного театра, то мельком: «Об этом турне по России я помню немного» . Она возвратилась год спустя — на этот раз надолго, заключив контракт на почти полугодовое турне по России. Вот тогда, в декабре 1907 г., по-видимому, и состоялось личное знакомство Станиславского с Дункан. В этой поездке Айседору сопровождал ее новый друг, голландский денди по имени Пим , импресарио Морис Магнус  и горничная Фанни Юбен (Fanny Hubin). В январе-феврале 1908 г. к ней присоединилась сестра Элизабет с ученицами школы — они участвовали в концертах Айседоры в Петербурге и Финляндии. Когда Дункан давала концерты в Москве, Станиславский добился (беспрецедентный случай), чтобы ей предоставили для выступлений сцену Художественного театра. Здесь в канун нового 1908 г. состоялись два ее утренника .
Для Станиславского, переживавшего очередной творческий кризис, приезд Дункан оказался как нельзя кстати. 11 декабря 1907 г. Вс. Мейерхольд повторил в Москве свой доклад о театральном искусстве, обрушив на головы «станиславцев» тяжкие обвинения: те якобы «изжили себя и свои увлечения, они уперлись безнадежно в стену, остановились» . А через несколько недель Мейерхольд увидел Дункан и растроганно писал: «Можно было плакать от умиления. Отсутствие выучки. Восторг радости у плясуньи, как на зеленом лугу. Веселый рой. Описать эту картину можно только в дифирамбе. Поэты будут слагать песни в честь Дункан. Граждане поставят на площадях золотые памятники той, кто дать хочет детям радость, которая вытравлена в них шумом трамваев и автомобилей» . Айседора вдохновила и Станиславского, и Мейерхольда. Оказалось, что все трое раздумывают над одним и тем же вопросом: «как превратить теперешний театр-балаган в театр-храм?»  Дункан позиционировала себя жрицей в искусстве, первой ласточкой артистического человечества, о котором мечтал Вагнер. Это оценили оба режиссера. «Танец, акробатическое искусство, chanson, клоунада, — утверждал Мейерхольд, — все это может быть или сведено к дешевому балагану или облагорожено в сторону подлинного искусства, которое будет влиять на зрителя не менее, чем драма» . Примером такого облагороженного театра-варьете он считал танцы Дункан.
Двум единомышленникам — Дункан и Станиславскому — было что обсудить, и они вели долгие разговоры в ее гимерной. Между ними сразу возникло взаимное уважение, восхищение талантом друг друга и — взаимное увлечение. Илья Шнейдер в 1908 году увидел их вместе в экипаже, когда те подъезжали к Художественному театру: «Они держались за руки, смотрели друг другу в глаза и улыбались: он — смущенно, она — восторженно и как бы удивленно» . Станиславский чувствовал себя помолодевшим, окрыленным; в разгар зимы он забрасывал Айседору букетами . Две недели общения наэлектризовали обоих. Первой не выдержала Айседора:
«Как-то вечером я взглянула на его прекрасную, статную фигуру, широкие плечи, черные волосы, лишь на висках тронутые сединой, и что-то восстало во мне против того, что я постоянно исполняю роль Эгерии . Когда он собирался уходить, я положила ему руки на плечи и, притянув его голову к своей, поцеловала его в губы. Он с нежностью вернул мне поцелуй. Но принял крайне удивленный вид, словно менее всего этого ожидал. Когда я пыталась привлечь его ближе, он отпрянул и, недоуменно глядя на меня, воскликнул:
— Но что мы станем делать с ребенком?»
После этого случая Станиславский больше не рисковал заходить к ней в гримерную, а когда все-таки согласился поужинать в ресторане, то, несмотря на водку, шампанское и отдельный кабинет, вел себя столь безупречно, что бедная Айседора окончательно поняла: «только Цирцея могла бы разрушить твердыню добродетели Станиславского» . Дункан завершает свой рассказ горьким размышлением (отсутствующим в русском переводе ее книги):
«Я часто слышала о страшной опасности, которой подвергаются молодые и красивые девушки, поступающие на сцену. Тем не менее, на примере моей карьеры, как она складывалась до этого момента, читатель может понять, что дело обстояло как раз наоборот. На самом деле я страдала от слишком большого преклонения, уважения и восхищения, которые внушала своим поклонникам» .
Эпизод со Станиславским, в свое время вызвавший у нее и смех, и слезы, дал Айседоре повод подумать о том сценическом образе, который она создавала, и о тех впечатлениях, которые вызывал у зрителей ее танец. Часто это был образ нимфы, вакханки, но еще чаще — юной девственницы, весталки, танцующей мадонны, — образ чистоты и естественности. Опасаясь запятнать этот образ флиртом, Станиславский в письмах к ней настаивал на своем «чистом чувстве», «дружеской любви» . У нее же самой были другие теории о чистоте, невинности и опыте. Видимо, это Айседора и пытается объяснить Станиславскому в записке с упоминанием «Песен невинности и опыта» Уильяма Блейка и библейской «Книги Иова» [8] . Последнюю — с иллюстрациями Блейка — ей подарил Гордон Крэг вскоре после рождения их дочери. По этому поводу Айседора писала Крэгу: «Когда я танцевала, я больше походила тогда на дерево или волну. Но теперь я чувствую самое начало становления во мне женщины… во мне и следа не осталось осторожности и осмотрительности — если я вскоре не увижу тебя, я вырву себя с корнями и брошусь в море… Приди ко мне, о, красивый рычащий тигр, съешь меня… Приди, съешь меня! Коснись своими губами моих и начинай!»
«Тигр» — это, конечно, из «Песен невинности и опыта» Блейка, а сами эти песни — попытка Блейка показать две стороны души («the two contrary states of the human soul» ). Каждое стихотворение из первой части — «Песен невинности» — имеет свою противоположность во второй, «Песнях опыта». «Тигру» противоположен «Агнец» («The Lamb»). Станиславский, кажется, хотел видеть в Айседоре только одну — невинную — сторону ее души, агнца; страстная, «тигриная», дионисийская сторона ее осталась для него чуждой. Да и сам он — потомок старообрядцев — роли тигра предпочитал роль «сурового пастыря» (говоря словами А. А. Мгеброва). Однажды Станиславский показал Мгеброву «исписанные крупным почерком листы», закапанные слезами — знак «глубокого раскаяния» артистки: Дункан писала ему о том, что «с того момента она поняла все <…> что теперь она заживет новою жизнью, что я показал ей настоящий путь художника, что отныне она перестанет быть легкомысленной, и прочее» . Станиславский увещевал Айседору оставить пирушки и посвятить себя работе: «Умоляю Вас: трудитесь ради искусства» . Та послушно отвечала: «Я продолжаю работать с радостью» [2]; «Я продолжаю работать и надеюсь на Вашу дружбу» [3]; «Всю прошлую неделю я работала — с утра до вечера каждый день» [4]; «Думаю о Вас. Работаю целый день, не скучаю» [21].
В январе и феврале 1908 г. Айседора выступала в Петербурге; в это время она и Станиславский обмениваются множеством писем и телеграмм. Он продолжает наставлять, а она не теряет надежды на встречу. Дункан то зовет Станиславского приехать и даже прибегает для этого к посредничеству близкого к нему А. А. Стаховича [5, 6], то телеграфирует Станиславскому: «… не знаю, надо ли вам приезжать» [9], то вновь зовет провести с ней уикенд на водопаде Иматра в Финляндии [11] . В ответных письмах Станиславский осторожен, как и в своих поступках: он тщательно редактирует фразы, которые могли бы быть истолкованы как малейший намек на флирт . Однако когда вместо очередного приглашения увидеться [9] он получает телеграмму, которую прочитывает как отказ, то не может скрыть своей грусти и легкой ревности: «Увы! Мы больше не увидимся, и я спешу написать Вам это письмо потому, что скоро у меня не будет Вашего адреса. Благодарю за мгновения артистического экстаза, который пробудил во мне ваш талант. Я никогда не забуду этих дней, потому что слишком люблю Ваш талант и Ваше искусство, потому что слишком восхищаюсь Вами как артисткой и люблю Вас как друга.
Вы, может быть, на некоторое время нас забудете, я не сержусь на Вас за это. У Вас слишком много знакомых и мимолетных встреч во время Ваших постоянных путешествий.
Но… в минуты слабости, разочарования или экстаза Вы вспомните обо мне. Я это знаю, потому что мое чувство чисто и бескорыстно. Такие чувства, надоедливые порою, встречаются не часто» .
Хотя мгновения экстаза в дионисийство так и не перешли, художники расстались на высокой ноте. Общение с Айседорой, признается ей Станиславский, «пробудило во мне энергию в тот момент, когда я собирался отказаться от артистической карьеры» . В тон ему она пишет: «Я вновь ощущаю необычайную энергию. Сегодня я проработала все утро — мне пришла на ум целая куча новых мыслей — и еще и ритмов. Это Вы мне дали их. Мне так радостно, я готова подпрыгнуть до звезд и танцевать вокруг луны — вот что новое я сделаю для Вас» [2]. Станиславский собирался приехать в Петербург, чтобы увидеть ее выступление с детьми. 1 февраля 1908 г. Айседора танцевала в гала-концерте в Мариинском театре; в отдельных сценах «Ифигении» к ней впервые присоединились дети — ученицы ее немецкой школы, которых привезла в Петербург ее сестра Элизабет. Вечер имел необычайный успех. Для зрителей он стал «новым потрясением»: выступления Айседоры «с ребятишками, радостные и непринужденные, были <…> как весть из иного, сказочного мира» .
Дункан привезла детей в Россию c целью найти поддержку для своей школы, требовавшей постоянных средств . Она мечтала, чтобы школа существовала при Художественном театре, и убеждала Станиславского, что учиться свободному танцу во взрослом возрасте бесполезно — желание танцевать надо воспитывать с детства. Отчасти поэтому, когда в следующий свой приезд в Москву Айседора увидела в труппе МХТ «несколько красивых девушек <…>, которые пытались танцевать», то назвала результат «плачевным» . Станиславский, в принципе, с ней соглашался и взялся хлопотать о школе: разговаривал с В. А. Нелидовым , добился у В. А. Теляковского согласия принять Дункан и потом инструктировал ее, как держаться с директором Императорских театров . Кроме того, он составил проект и даже смету гастролей Дункан с детьми . Теляковский после концерта Айседоры отмечал в дневнике, что она «на всех, несомненно, произвела впечатление <…> Все заговорили о классическом древнем балете Греции, Рима, Индии, Китая и других стран» . Айседора отправилась к нему сразу после приезда в Петербург. После разговора о своей школе она попросила Теляковского показать ей балетное училище. Это и было сделано, а позже устроены показательные выступления: сначала танцевали дети хореографического училища, затем — ученицы Дункан . Однако в результате для школы так ничего и не удалось сделать. «Императорский балет в России пустил слишком крепкие корни», — объясняла Айседора, — и потому здесь «еще не наступил день для свободных движений тела» .
Судя по всему, весной 1908 года Дункан собиралась вернуться в Москву и, по-видимому, так и сделала. Известно, что Станиславский хлопотал о том, чтобы устроить на Пасху четыре ее утренника в Художественном театре . Кроме того, 15 марта Теляковский записывал в дневнике: «Станиславский страшно увлекается Дункан и, говорят, сидит там целыми днями» . Он также передает, что этого увлечения «боятся реальные и материальные люди Художественного театра». Возможно, именно эти «реальные и материальные люди» и воспротивились идее пасхальных утренников. Нелидов, например, жаловался на «непристойность» выступлений Дункан: та якобы танцевала «голая» в присутствии его невесты-барышни .
После столиц Айседора продолжала свой путь на юг империи — Киев, Харьков, Одесса, Ростов, Тифлис, Крым… На Страстной неделе, когда концерты были запрещены, она сообщала Станиславскому из Одессы, что уезжает «на солнышко» в Константинополь. Вернувшись в Берлин, Айседора шлет ему телеграмму: «Думы, благодарность, нежность, любовь» [14].
Следующее турне Айседоры начиналось в Москве в конце марта 1909 года. К ее великому сожалению, со Станиславским они разминулись, и всего на пару дней, — Художественный театр выехал на гастроли в Петербург. Однако перед отъездом Станиславский успел договориться об одном утреннике Дункан в стенах МХТ, который и состоялся 30 марта . 3 апреля в Петербург для работы над «Гамлетом» приехал Гордон Крэг, и Айседора присоединилась к нему днем позже. Приехала она, как писал Станиславский, «с сердечными болями и была кислая <…> Она надорвала себя бисами в Москве и кутежами с Эллой Ивановной» . Станиславский отечески заботится о захворавшей танцовщице и даже отправляет ее к врачу — знаменитому Боткину. Когда Айседору удается поставить на ноги, он объясняет ей и Крэгу свои «круги и стрелы» и с радостью обнаруживает, что им «эта теория, больше всех наших артистов, оказалась интересной и полезной» . Их живой интерес поддержал Станиславского морально, однако двухнедельная «дунканиада с танцами» его утомила. С Айседорой они «плясали до 6 часов утра каждый день», а с Крэгом ежедневно по семь часов говорили «об изгибах души Гамлета на англо-немецком языке» . Вечер накануне отъезда Дункан в Киев оказался особенно бурным. Они ужинали вчетвером: Крэг, Станиславский, Айседора и ее хорошенькая секретарша. По версии Крэга, Айседора в этот вечер, изрядно перебрав, бросилась на шею Станиславскому и рассыпалась в поцелуях, — он же, соблюдая учтивость, пытался уклониться. По версии Дункан, Крэг за ужином спросил ее, останется ли она с ним или нет, и когда та затруднилась ответить, впал в припадок бешенства, «поднял секретаршу со стула, унес ее в другую комнату и запер дверь» . Тщетно Айседора и Станиславский пытались убедить Крэга дверь открыть. Прощаясь наутро, Дункан сказала Крэгу: «Постарайся подражать в добродетели этому хорошему — хорошему — человеку, с которым мы вчера ужинали» . Наконец, по версии Станиславского, последний вечер Дункан в Петербурге прошел совсем иначе; о сцене с секретаршей он умалчивает. Благодарная за деятельную заботу, Айседора пишет Станиславскому: «От души благодарю, дорогой друг, за все добро, которое Вы мне сделали. Вы велики и прекрасны, достойны всеобщего восхищения» [18]; «Ваша мысль поднимает меня до небес. Вчера я танцевала для Вас и совсем не думала об усталости, как это уже было. Вы мне придали новые силы» [19].
Станиславский также не потерял ни живого интереса, ни теплого чувства к Дункан. После недолгой разлуки они опять встретились, на этот раз в Париже. «Завтра Париж и Дункан!!! — пишет он в предвкушении Л. А. Сулержицкому. — Интересно, какая она в Париже? Интересно посмотреть и школу» . Однако к тому моменту Дункан стала подругой миллионера Париса Зингера . Увидев ее в Париже, Станиславский был неприятно поражен: Айседора «неузнаваема, подделывается под парижанку»  (по-видимому, для него это было бранным словом). Его оттолкнул буржуазный быт артистки: «Греческая богиня в золотой клетке у фабриканта, Венера Милосская попала среди богатых безделушек на письменный стол богача вместо пресс-папье. При таком тюремном заключении говорить с ней не удастся, и я больше не поеду к ней» . Станиславский, по-видимому, временно забывает, что ведь и сам он — фабрикант. Вместо этого в голову ему закрадывается мрачное подозрение: «Неужели она продалась или, еще хуже, неужели ей именно это и нужно? <…> Как жаль, если Дункан — американская аферистка» .
Убранство студии Дункан в Нейи могло шокировать не его одного: сумрачный парк, огромные деревья, скрывающие высокое здание — странное и без окон. Внутри тоже мрак: ниспадающие каскадом складки серо-голубых занавесей — тяжелые, будто плачущие; комнаты самой Айседоры обиты черной тканью, как в гробнице, тусклый свет закутанных в вуаль абажуров . «Я вошел туда во время урока детей, — писал Станиславский. — Таинственный полумрак, тихая музыка, танцующие дети — все это ошеломило меня». Увидев Дункан в работе с детьми, он решает, что из школы ничего не выйдет: «Она никакой преподаватель». Станиславский хочет передать ей записку с советами «бежать из Парижа», «дорожить свободой» и отказаться от школы, «если она оплачивается такой дорогой ценой» . Однако следующая встреча проходит много лучше: Айседора вновь «мила, как в Москве» , а богач Зингер перестает казаться Станиславскому заносчивым. Тем не менее, он прощается с Дункан и бежит из «развратного» Парижа.
В марте 1910 года Станиславский получает письмо от Дункан из Каира [23]. Айседора с Зингером совершают круиз на яхте по Нилу, и она вкладывает в конверт несколько открыток и фотографий, в том числе снимок ее дочери Дирдри — та очень понравилась Станиславскому в Париже. Он тепло отвечает Айседоре и спрашивает ее о новой программе . В ответ он получает известие о том, что ее «новая программа» лежит рядом с ней в колыбельке — это ее и Зингера сын Патрик, появившийся на свет 1 мая (по новому стилю) [24].
В июне 1912 года (дата предположительная, см. коммент. к письму 25) Дункан вспоминает о Станиславском в связи с постановкой Эмилем Жаком-Далькрозом «Орфея и Эвридики». Она зовет его приехать в Хеллерау посмотреть эту «уникальную», «единственную в мире» постановку. Станиславский на премьеру не приехал, хотя с ритмикой Далькроза был хорошо знаком и даже помог организовать выступление ритмистов в МХТ .
В октябре 1912 года Дункан пишет Станиславскому, что «стосковалась по России», «хочет видеть Кремль» [27], и просит помочь устроить ей турне в России. Она также сообщает, что ее брат Августин, американский актер и режиссер, едет в Москву подписать ее контракт. В Москву Дункан приезжает в самом начале 1913 г. и успевает увидеть (16 января) одно из последних представлений «Гамлета» . В Петербурге она дает четыре концерта: 8, 14, 22 января и 18 февраля; два первых — в Театре Литературно-художественного общества  (программа на музыку Брамса и Шуберта), другие — в незадолго до этого открытом Театре музыкальной драмы  («Ифигения» Глюка в сопровождении оркестра, солистов и хора Театра музыкальной драмы). Одно из ее выступлений предварялось лекцией профессора-античника Ф. Ф. Зелинского , большого поклонника Дункан .
Узнав о трагической гибели детей Дункан в Париже 19 апреля 1913 года, Станиславский шлет ей телеграмму: «Если изъявление скорби далекого друга не ранит Вас в Вашем безмерном страдании, позвольте выразить отчаяние перед немыслимой поразившей Вас катастрофой» . В попытке бороться с тяжелой депрессией Дункан открывает новую школу — храм искусств «Дионисион» — в предместье Парижа Бельвю, в здании, которое предоставил в ее распоряжение Зингер. В апреле 1914 года четыре ее ученицы (которых она после гибели собственных детей удочерила) — Ирма, Анна, Лиза и Тереза Дункан в сопровождении Августина Дункана и его новой жены Маргериты едут в Россию, чтобы отобрать десять детей в школу Дункан. 30 апреля ученицы выступили с демонстрацией упражнений и этюдов в гостинице «Астория»: среди гостей «сиял своей красотой и благожелательностью Константин Сергеевич Станиславский. Он пришел с громадным букетом разных белых цветов. Девушки положили его на пол и танцевали вокруг него» . 11 мая ученицы дали концерт в петербургском Театре музыкальной драмы. В Москве они не смогли найти театр для выступлений и отправились в Киев. К их счастью, Художественный театр тоже выехал туда на гастроли, и Станиславский помог девушкам устроить несколько вечеров и даже, когда старые номера были исчерпаны, поставить новые: «Пришлось среди всех своих дел режиссерских, актерских помогать этим детям. Я расскажу им, что, по-моему, здесь в звуках изображено, они сымпровизируют, я отберу, что хорошо. Так две программы поставил… А вот классический балет я бы никак не сумел ставить, не взялся бы» . Режиссер прекрасно понимал дух свободного танца, отличающегося как от классической хореографии, так и от драматической пантомимы.
В ноябре 1920 года Станиславский участвовал в диспуте о существовании Большого театра; на диспуте встал вопрос и об искусстве Дункан. Ее резко критиковал Мейерхольд, который когда-то восхищался «босоножкой», а теперь поменял свое отношение к свободному танцу на противоположное. Точный расчет при исполнении трюков он ставил выше «чувств», а свою биомеханику придумал как противоядие «психологии», которой, по его мнению, грешила и система Станиславского, и свободный танец. Встав на защиту Дункан, Станиславский говорил о ее тонком художественном чутье, большом значении для развития балета, о яркости и жизнеутверждающей силе ее творчества .
Когда в 1921 году Айседора приняла решение приехать в Страну большевиков для устройства там школы, она, по-видимому, рассчитывала на поддержку старого друга. В телеграмме, посланной с дороги из Ревеля, она просит Станиславского встретить ее на вокзале [30]. По той или иной причине он на вокзал не пришел, но первым посетил Дункан, когда та нашла себе временное пристанище на квартире балерины Екатерины Гельцер. Старым друзьям было что рассказать друг другу. Станиславский начал говорить о тех перипетиях, которые выпали на долю его и театра. Однако Айседора не дослушала его до конца. Настроена она была самым революционным образом: «… либо вы должны признать, что ваша жизнь подошла к концу, и совершить самоубийство, либо <…> начать жизнь снова и стать коммунистом» . Через несколько дней Станиславский позвонил, чтобы пригласить ее на свою постановку — оперу «Евгений Онегин». Когда после спектакля он поинтересовался ее впечатлением, Айседора заявила, что опера как театральная форма ее никогда не интересовала и что сюжет «Евгения Онегина» слишком далек от современных событий и слишком сентиментален для трактовки в такой реалистической менере.
То ли из-за этих разногласий, то ли из-за того, что у Айседоры начался горький роман с Есениным, Станиславский теперь ее сторонился. Она с грустью упрекает старого друга, что тот не пришел ни на одно из выступлений ее московской школы [31 и 32]. Правда, в декабре 1922 г. Станиславский побывал на концерте студии Дункан в Париже, а летом 1925 г., оказавшись в Астрахани, присутствовал на выступлении ее московской школы . И все же прежней близости между ними уже не было. «Покрасневшая» Дункан дружила с комиссарами — Подвойским, Луначарским, Красиным… Кроме того, Станиславскому всегда претила богемная сторона ее жизни, которая во время романа с Есениным усилилась. Репетируя в 1926 г. оперу Леонкавалло «Заза», режиссер придал героине эту черту: «Заза, ? la Duncan, любит и медвежьи шкуры. Она валяется по полу, ходит дома в каком-то особом костюме. Любовные сцены с тенором могут происходить в самых неожиданных мизансценах, например на полу, на медвежьей шкуре с подушками» . На трагическую гибель танцовщицы в 1927 году он, по-видимому, никак не откликнулся.
Художник Н. П. Ульянов писал портрет Станиславского, оказавшийся последним. Во время сеансов он пытался развлечь старца беседой:
«Я пробовал говорить о Сальвини, Дузе, о которых он всегда любил говорить и вспоминать с большим интересом, но все проходит как бы мимо него. Упоминаю Айседору Дункан.
— Авантюристка, — он произносит это слово бескровными губами, устремив глаза в тетрадь» .
«Мгновения артистического экстаза», когда-то вызванные танцовщицей, в памяти Станиславского потускнели, и «дунканиада» казалась ему теперь странным эпизодом его жизни.
1
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
5 января 1908 г. Петербург — Москва
[Телеграмма]
Много раз Вам счастливо встретить этот день!
С наилучшими пожеланиями, глубочайшей благодарностью и любовью.
Айседора
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2195.
2
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
8 января 1908 г.  Петербург — Москва
Дорогой друг.
Я только что пришла от г жи Дузе. Она так хороша! Мы говорили о Вас. Она говорит, что была бы счастлива повидаться с Вами в Москве и что Вам вовсе не надо заботиться о письме. Она Вас очень любит.
Вчера вечером я танцевала. Я думала о Вас и танцевала хорошо. Я получила Ваши открытки, а сегодня Вашу телеграмму. Спасибо. Как Вы добры и велики — и как я Вас люблю.
Я вновь ощущаю необычайную энергию. Сегодня я проработала все утро — мне пришла на ум целая куча новых мыслей — и еще и ритмов. Это Вы мне дали их. Мне так радостно, я готова подпрыгнуть до звезд и танцевать вокруг луны — вот что новое я сделаю для Вас.
Я написала Гордону Крэгу — рассказала ему о Вашем театре и о Вашем лично великом искусстве. Не напишете ли Вы ему сами? Если бы он мог работать с Вами, для него это было бы идеально. От всей души надеюсь, что удастся это устроить.
Я еще напишу Вам вскоре.
Еще раз благодарю Вас — я Вас люблю. Я продолжаю работать с радостью.
Айседора
Передайте мой нежный привет Вашей милой жене и детям.
Адрес Гордона Крэга: 2 Лунгарно. Аччиоли [нрзб.]. Флоренция.
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2201.
3
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
14 января 1908 г.  Петербург — Москва
[Телеграмма]
Теляковский очень любезен, но не думает брать школу. Я продолжаю работать и надеюсь на Вашу дружбу.
Айседора
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2197.
4
АЙСЕДОРА ДУНКАН — К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ
16 января 1908 г. Петербург — Москва
Дорогой друг.
Я очень устала от вчерашнего выступления — здешняя публика столько раз вызывает на бис.
Я напишу Вам лишь несколько строк — только чтобы сказать спасибо за Ваши письма.
Всю прошлую неделю я работала — с утра до вечера каждый день.
И все то, что я хочу Вам сказать, я лучше всего бы выразила в танце — в сочиненных мною танцах, грациозных и веселых!
Всю неделю я ощущала в себе силы необычайные, но сейчас я устала — я танцевала до полуночи по вызовам публики вчера вечером — и теперь мне так хочется чего-то — может быть, увидеться с Вами — сама не знаю.
Отдаешь, отдаешь все, что можешь, и хочется потом получить что-то взамен .
Завтра я пойду в Музей — повидать своих маленьких друзей — тех, что пляшут на греческих вазах. Может быть, там я найду то, чего мне хочется?
Нельзя ли мне писать к Вам по-английски? Я так плохо пишу по-французски. Но даже по-английски — как мне писать к Вам — я не могу высказать Вам то, что хочу.
Спокойной ночи. Я Вас люблю.
Айседора
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2198.
5
Айседора Дункан и А. А. Стахович — К. С. Станиславскому
17 января 1908 г. Петербург — Москва
[Телеграмма]
Ваше присутствие здесь необходимо. Приезжайте на несколько дней во имя искусства, чьим ревностным служителем Вы являетесь. Не посылайте Вашего помощника Сулержицкого.
Дружески,
Исидора. Алексис
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2225.
6
АЙСЕДОРА ДУНКАН И АЛЕКСЕЙ СТАХОВИЧ — К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ
17 января 1908 г. Петербург — Москва
Дорогой друг!
Мы обедаем в отдельном кабинете, только для того чтобы иметь возможность свободно поговорить о Вас.
Роль, которую я (Ал. Стахович ) играю теперь, не самая завидная, но я мужественно выношу свое положение во имя симпатии и преданности, кои питаю к некоему другу.
Я (Айс. Дункан) надеюсь, что нашу телеграмму не слишком исказили, и Вы поняли, что я не могу обойтись без Вашего присутствия в С. Петербурге. Приезжайте поговорить со мной об искусстве… Стахович будет моим пажом и Вашим конфидентом.
Тысячу приветов всем-всем.
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2226.
7
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
[Январь 1908 г.]
Ольга  останется здесь. Вы нам нужны. Приезжайте.
Айседораский
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2222.
8
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
[Январь 1908 г.]
Уильям Блейк —
«Песнь невинности»
«Песнь опытности»
«Книга Иова»
Айседора
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. №№ 2223.
9
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
20 января 1908 г. Петербург — Москва
[Телеграмма]
Я буду танцевать здесь в четверг. Не знаю, когда я уеду отсюда. Не знаю, буду ли я проезжать через Москву. Не знаю, надо ли Вам приезжать.
Айседора
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2199.
10
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
Между 22 и 28 января 1908 г. Петербург — Москва
Это был не отказ… Это было приглашение! При гла ше ние!
Но Вы не понимаете —
Я в отчаянии… я ни за что больше не протанцую ни па.
Ни за что.
Пригл а шен ие.
Айседора
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2196.
11
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
28 января 1908 г. Гельсингфорс — Москва
[Телеграмма]
Уезжаю на Иматру в пятницу — до воскресенья. Не приедете ли и Вы?
Айседора
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2200.
12
Элизабет Дункан  — К. С. Станиславскому
16 февраля 1908 г. Петербург — Москва
[Телеграмма]
Пожалуйста, телеграфируйте, чтобы мне можно было договариваться относительно школы Дункан.
Элизабет Дункан
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2194.
13
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
5 апреля 1908 г. Одесса — Москва
[Телеграмма]
Свободная неделя. Еду на солнышко. Адрес: гостиница «Палас», Константинополь .
С любовью,
Айседора
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2203.
14
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
17 (30) апреля 1908 г. Берлин — Москва
[Телеграмма]
Думы, благодарность, нежность, любовь .
Айседора
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2204.
15
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
25 марта 1909 г. Орша — Москва
[Телеграмма]
Артистик Станислав Сегодня 10 вечера Дружба
Изидора
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2205.
16
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
26 марта 1909 г. Москва — Петербург
[Телеграмма]
В отчаянии, что Вас тут нет. Осталась совсем одна, умираю от тоски. Назовите мне несколько любезных особ, вместе с их именами пришлите фамилию и адрес музыканта, которого я встречала у Вас в прошлом году.
Привет Вашей жене и всей компании.
Айседора
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2206.
17
Айседора Дункан и др. — К. С. Станиславскому
27 марта 1909 г. Москва — Петербург
[Телеграмма]
Почему Вы не отвечаете на мои телеграммы? Я в совершенном отчаянии.
Мы пьем Ваше здоровье.
Привет Вашей жене, г же Чеховой и всей любимой труппе.
Айседора, Елена , Артур , Леон
Музей МХАТ. Ф. К. С. №№ 2207.
18
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
18 апреля 1909 г. Киев — Петербург
[Телеграмма]
От души благодарю, дорогой друг, за все добро, которое Вы мне сделали. Вы велики и прекрасны, достойны всеобщего восхищения.
С признательностью и любовью.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2208.
19
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
20 апреля 1909 г. Киев — Петербург
[Телеграмма]
Ваша мысль поднимает меня до небес. Вчера я танцевала для Вас и совсем не думала об усталости, как это уже было. Вы мне придали новые силы.
Благодарю от всего сердца.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2209.
20
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
22 апреля 1909 г. Киев — Петербург
[Почтовая открытка]
Любовь.
Айседора
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2210.
21
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
22 апреля 1909 г. Киев — Петербург
[Телеграмма ]
Чувствую себя гораздо лучше. Думаю о Вас. Работаю целый день, не скучаю.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2211.
22
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
4 июня 1909 г. Париж — Москва
[Телеграмма]
Очень бы надо было с Вами поговорить. Где Вы будете в июле? Привет.
Айседора Дункан
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2212.
23
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
9 марта (нов. стиля) 1910 г. Каир — Москва
Дорогой друг,
Уже три месяца плывем вверх по Нилу . Это великолепно. Я часто думаю о Вас. Когда у Вас будет настоящий отпуск, отправьтесь в такое путешествие. Мы проехали нижнюю Нубию — вплоть до Хальфы.
Красота и величие храмов превосходят все мои мечты, и вся местность неописуемо прекрасна. Теперь мы возвращаемся в Каир, а оттуда морем отправимся в Неаполь, потом в Ниццу, где я собираюсь пробыть весь апрель.
В октябре-ноябре прошлого года я ездила в турне по Америке, но Америка мне решительно не нравится.
Когда я снова увижусь с Вами? Напишите хоть строчку — через Компанию Кука и расскажите все новости. Как дела с «Гамлетом»? С Вами ли Тед [Г. Крэг] или он собирается приехать к Вам в новом сезоне?
Привет Вашей жене и детям, г же Книппер и Сулеру, и всем друзьям.
Всегда Ваш друг
Айседора
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2213/1-10.
24
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
30 апреля 1910 г. Beaulieu — Москва
Дорогой и великий друг.
Благодарю за Ваше — такое прекрасное — письмо, оно принесло мне много радости.
Но что Вы мне теперь скажете, когда я сообщу Вам, что моя новая программа — а это шедевр, — которого не превзойти и самому Родену, — моя новая программа лежит тут же в колыбели — это маленький мальчик, такой красивый, такой чудесный!
Он родился 1 мая. Я так счастлива. Подумайте только — мальчик! Он будет, может быть, кем-то…
Я еще в поле и вижу море из своего окна.
Парис [Зингер] просит передать Вам его сердечный привет.
Кланяйтесь от меня Вашей жене и всем моим друзьям.
Ваш друг
Айседора
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2214.
25
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
8 июня [1912 г.]  Хеллерау — Москва
[Телеграмма]
Если можете, приезжайте шестнадцатого июня — «Орфей», единственный в мире .
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2218.
26
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
28 октября 1912 г. Париж — Москва
[Телеграмма]
Хотела бы приехать на турне в Россию в декабре, январе. Можете ли Вы это устроить?
С любовью,
Айседора Дункан
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2215.
27
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
16 (3) декабря 1912 г. Париж — Москва
Дорогой друг,
Я уж сто лет не видала Вас и стосковалась по России.
Посылаю к Вам моего брата Августина , о котором я, конечно, говорила Вам. Он большой актер, замечательный художник в настоящем смысле этого слова. Он едет в Россию с двумя целями. Во-первых, чтобы ознакомиться, если Вы разрешите, с Вашим прекрасным театром, — он сам режиссер, пользующийся известностью в Америке, и я рассказывала ему о Вашем театре как лучшем в мире. Во-вторых, чтобы подписать, если возможно, контракт для меня на январь месяц. Я бы хотела приехать и показать Вам мои новые работы — я уверена, что они Вас заинтересуют, — и потом мне так хочется повидать вас всех опять. Надо приехать в этом году — жизнь так коротка.
Передайте мой самый нежный привет всем нашим друзьям. Поцелуйте за меня Вашу жену и г жу Книппер. Надеюсь, что все вы находитесь в добром здравии и счастливы своей работой.
С тех пор как мы с Вами виделись, я провела много времени в Греции, но теперь даже солнышко утратило свою притягательность для меня, — мне хочется видеть Кремль.
Нежно целую Вас.
Айседора
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2216.
28
Августин Дункан — К. С. Станиславскому
12 декабря  1912 г. Москва — Москва
Дорогой господин Станиславский,
Уезжая из Москвы, я хочу сказать Вам, какую радость дала мне встреча с Вами и посещение Вашего чудесного театра.
Все мои мечты и надежды на более высокое развитие театрального искусства, застрявшего на одном месте и потускневшего при отсутствии признаков помощи и поощрения, внезапно возродились, стали вдохновеннее при виде Ваших поразительных достижений.
Мне кажется сейчас, что в других театрах я видел лишь уродливые тела в дурно прилаженных костюмах, тогда как в Вашем передо мной предстало великолепное зрелище человеческих душ.
Вечно благодарный Вам и Вашей супруге,
Августин Дункан
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2191.
29
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
26 марта 1914 г. Париж  — Москва
[Телеграмма]
Прошу немедленно телеграфировать свой адрес на будущую неделю .
Айседора Дункан
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2217.
30
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
20 июля 1921 г. Ревель — Москва
[Телеграмма]
Дорогой друг, я приезжаю в пятницу 22 июля. Буду рада, если Вы встретите меня на вокзале.
Айседора
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2219/1-2.
31
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
8 апреля 1922 г. Москва — Москва
Дорогой друг,
Для меня большое огорчение, что Вы ни разу не навестили меня ни в Театре, ни в Школе. Прошу Вас — постарайтесь прийти в Театр сегодня вечером. Это будет, вероятно, мое последнее представление перед отъездом, — и Вы увидите детей.
Целую Вас от всего сердца — и всю Вашу милую семью.
Айседора
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2220.
32
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
[Апрель – май 1922 г.]  Москва — Москва
Дорогой друг.
Пожалуйста, постарайтесь прийти в театр сегодня вечером посмотреть нашу новую программу.
Во вторник я уезжаю в Берлин и очень хочу повидать Вас перед отъездом.
Привет всем, с любовью
Айседора
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2224.
33
Айседора Дункан — К. С. Станиславскому
[Б. д., б. м.]
[Записка на обороте визитной карточки.]
Дорогой друг, Айседора Дункан представляет Вам г. Гамильтона , который расскажет Вам обо мне.
Айседора
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2221.
34
Августин Дункан — К. С. Станиславскому
[1923]  Нью-Йорк — Нью-Йорк
Дорогой мэтр,
Вот ваши билеты на сегодняшний вечер: два места в первом ряду. Входите прямо и представьте этот «пропуск» контролеру (билетеру). Театр Аполлона , западная 42 я улица, между 7 й и 8 й авеню. Между площадью Таймс и театром Селвина .
Ваш
Августин Дункан
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2192.
35
Августин и Маргерита Дункан — К. С. Станиславскому
7 июня 1923 г. Нью-Йорк — пароход «Лакония» , Нью-Йорк
[Телеграмма]
Благодарим Вас за великолепный театр и любовь к театральному искусству, которые Вы привезли нам. Приезжайте опять поскорее.
Маргерита  и Августин Дункан
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2227.
36
Августин Дункан и др. — К. С. Станиславскому
25 декабря 1923 г. Нью-Йорк — Филадельфия
[Телеграмма]
Все Дунканы — большие и малые — с любовью шлют свои рождественские поздравления дорогим московским друзьям, желая всем полного успеха и счастья в новом году.
Анна, Лиза, Марго, Тереза , Темпл, Мехалкас , Маргерита и Августин
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2190.
37
Августин Дункан и др. — К. С. Станиславскому
9 июня 1925 г. Лондон — Москва
Дорогой учитель,
Позвольте представить Вам моего друга, профессора Альберта Джилмера , читающего курс драмы в [нрзб.] колледже в штате Массачусетс.
Профессор Джилмер в настоящее время совершает путешествие с целью изучения театра.
Я приму как личное одолжение всякое внимание, которое Вы сможете оказать ему.
С искренним приветом,
Августин Дункан
Автограф.
Музей МХАТ. Ф. К. С. № 2193.

*

http://idvm.webcindario.com/texts/4384.htm
http://idvm.freevar.com/texts/4384.htm#begin
http://idvm.chat.ru/texts/4384.htm#begin
http://idvm.narod.ru/texts/4384.htm

http://idvm.webcindario.com ` http://idvm.freevar.com ` http://idvm.chat.ru ` http://idvm.narod.ru `
http://idvm.jimdo.com ` http://idvm.fo.ru ` http://gns.io/idvm ` http://bit.ly/duncanmuseum ` http://bit.do/duncanmuseum ` http://is.gd/duncanmuseum ` http://fb.com/groups/isadoraduncanmuseum/ ` http://fb.com/groups/duncanmuseum/ ` http://vk.com/duncanmuseum ` https://t.me/duncanmuseum ` https://icq.im/duncanmuseum ` http://duncan.boxmail.biz `