begin ` go to end

Мэттью Рюнтю
Трагедия Сергея Есенина и Айседоры Дункан: 1922-1925
 
 СОВРЕМЕННАЯ АВСТРАЛИЙСКАЯ ДРАМАТУРГИЯ XXI ВЕКА
 ЮРИ МЭТТЬЮ РЮНТЮ
 "AД СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА И АЙСЕДОРЫ ДУНКАН"
 Драма на славянскую тему о культуре России: 1922-1925
 Шесть действий
 Сидней – Москва
 2005
 
 БЛАГОДАРНОСТЬ ОТ АВТОРА
 Искренняя и сердечная признательность для работников Дома-музея в селе Константиново, где собраны бесценные сокровища национальной культуры России ХХ века.
 Признателен за возможность работы с материалами из “Рукописного отдела” и “Отдела хранения рукописей” (Британский Музей, Библиотека Конгресса США, Национальная библиотека Рима). В основе нескольких актов пьесы использованы факты из собраний документов: Аманды Хейц (Австралия), Николая Дмитриевича Набокова (частично опубликованы в его книге “Багаж”: на английском языке), Вениамина Левина, Абрама Ярмолинского (Заведующего Отделом Славянской Литературы в Публичной Библиотеке: Нью-Йорк), Айседоры Дункан, Романа Борисовича Гуль, Леонида Фаинберга (псевдоним: Гребнев), Николая Максимовича Минского, Сергея Дягилева, Игоря Стравинского, архив семьи Брагинского (писательский псевдоним: Мани-Лейб) США.
 Эта работа с архивами и благожелательное отношение к личности Сергея Есенина помогли собрать “картины” жизни поэта в Америке и Европе (1922-23). Подробно рассказывает об этом малоизвестном периоде жизни семьи С. Есенина - книга: “Апология эмиграции” (Р. Б. Гуль, 1981) и “Новый Журнал”, № 136 (Р. Б. Гуль, 1979). Здесь много о русских в Берлине (1922-23). Без помощи этих отзывчивых и сердечных людей, заботливых об истории своего Отечества, завершение труда над пьесой было бы безуспешным.
 Жизнь в заботах о сохранности живой памяти века вызывает преклонение и глубокое чувство восхищения среди потомков. Я один из них. Преемственность между поколениями есть залог для процветания культуры. Даты действий пьесы и характеристики героев согласованы с документами из записей А. Хейц: 1922 - 1925.
 СОБЫТИЯ И АТМОСФЕРА ТЕХ ЛЕТ
 Настоящая драма написана на основе фактов из жизни 27-29- летнего С. Есенина (1922-1925). Все происходит с очень молодым человеком. Он родился в 1895. Встреча с величайшей танцовщицей мира Айседорой Дункан, свадьба и поездка по миру (Германия, Франция, Италия, Бельгия, Канада и США) помогли понять себя и свое предназначение. Его связь с Русской Православной Церковью неразрывна. Деревенский поэт не стал “денди”. Святыни Христианства: милосердие, сострадание, любовь и заклятие “не убий” - были его ключами к сердцам окружающих людей. Он предан этим истинам человечества и никогда их не предавал. В его стихах нет ни одной строчки против святынь Церкви или призывов к войнам, кровопролитиям или самоубийствам. Он отец двух детей. Он свято верил, что самоубийство величайший христианский грех. “Только Бог дает жизнь. Только Бог ее забирает. Человеку нельзя поднимать руку на Бога через самоубийство” (свидетельствует о С. Есенине Роман Гуль из встреч с поэтом в 1922-1923 в Берлине). “Преклонение перед святынями своей церкви и православия для С. Есенина - святыня” (вторит А. Ярмолинский: заведующий славянского отдела Публичной Библиотеки в Нью-Йорке). Он никогда не был связан с общественной ложью и всеобщей лживостью среди интеллигенции 20-30 годов. Внутренний мир своей души был для него важнее внешнего. Гипноз пропаганды на него не действовал. Бог спасал его от бесов. Он никогда не сотрудничал с Политической Полицией, которая имела досье на всех корифеев интеллекта в России к этим годам (начиная с 1918). Советская власть от Антихриста была не по сердцу. Но и он для власти Антихриста был не по зубам. Он никогда не раскаивался на трибуне. Его слова о В. И. Ленине и его последователях говорят сами за себя: “Еще суровей и угрюмей. Они ТВОРЯТ его ДЕЛА...” В “Суде над собой” он сказал, что живет в стране “отвратительных громил и шарлатанов”. Трагедия в душе нарастала. Только уважение к ценностям христианской морали и долга помогло выжить. Он мучился от бессилия против коммунизма. Срывался, сдавали нервы. Набрасывался на близких и знакомых. Все от человеческого бессилия перед тотальной ложью, лицемерием и блудом в словах, чувствах и мыслях между сверстниками. Они - эти обиженные - жаловались, что их “он мучает”. Многие из литработников “липли” к нему, чтобы что-то подслушать и продать “ради послужного списка” в Политической Полиции.
 Возвратившись в Россию в сентябре 1923, он поставил цель издавать журнал-газету по типу “Колокола” Герцена. Вслед за ним возвратилась и его жена, гражданка США, Айседора Дункан. В славе она равна Эдит Пиаф и Марлен Дитрих, Вивьен Ли или Грете Гарбо. В мире танца она была так же знаменита, как Анна Павлова. Сегодня ей равна в славе - Галина Уланова. Трагедия Айседоры Дункан была на глазах мужа. Все открывается просто: как все великие артисты она не могла вовремя уйти с балетной сцены. Она металась и страдала. После приезда домой Есенину осталось жить две осени. В декабре 1925 его убили. ГЛУБОКО ВЕРУЮЩИЙ В БОГА РУССКИЙ ПРАВОСЛАВНЫЙ ХРИСТИАНИН ЕСЕНИН - НИКОГДА НЕ МОГ ПОКОНЧИТЬ ЖИЗНЬ САМОУБИЙСТВОМ. Только убитого поэта Власть могла затащить в петлю. Вскоре после А. Блока (смерть от сердечного приступа в 40 лет: 1921) был сжит со света и С. Есенин (инсценированное Политической Полицией “самоубийство” в его 29 лет: 1925). Среди общепризнанных великих интеллигентов России остались: М. Горький и В. Маяковский. Именно они были оракулами революции. Все другие были “отбросами” Революции, как выходцы из буржуазных семей и с дипломами “Императорских Университетов”. “Оракулы Революции дали Советской Власти дар речи”. (Р. Нуреев). Есенин боялся сумасшествия. Айседора не смогла его спасти от обострения болезни. Без этих фактов нельзя обозначить “роль” для актера на сцене театра.
 ПОРТРЕТ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
 Составляя портрет С. Есенина, нельзя не обратить внимание на свидетельства, которые “предоставляет” КГБ СССР из Архивов по делу допросов Эммануила Германа (псевдоним: Эмиля Кроткого). Он был арестован в 1933, как антисоветчик.
 Допросы вел “специалист по писателям” Христофор Шиваров, как оперуполномоченный из канцелярии Агранова и Эльберта. Эммануил Герман был напуган до конца жизни (1892-1963).
 Посмертные архивы, которые удалось вытребовать из “личного дела антисоветчика Германа” в КГБ относятся и к Сергею Есенину. С момента этих записок о Есенине, которые были арестованы с 1933, прошло 65 лет. Все это к месту для этой пьесы.
 Все настоящие тексты цитируются из собрания КГБ и принадлежат Э. Герману посмертно. Тексты относятся к жизни С. Есенина с момента возвращения в Москву в сентябре 1923 и до смерти в 1925:
 
 “В трезвые дни был он человеком большой и грациозной деликатности.
 Писали о нем с первых же его литературных выступлений, а привыкнуть к этому он все не мог. Увидит свое имя в газете - насторожится: уж не подвох ли? Так актеры читают рецензии о себе”.
 
 “Актеры, я заметил, питали к нему особенную нежность. Может быть, потому, что он так эффектно “играл” свою жизнь. Играл по старинке, нутром, как играли во времена Мочалова”.
 
 “С людьми сходился легко, за стаканом “Напареули”, за беседой по душам. С кем он только не водился в годы своих скитаний по России! С актерами. Коммерсантами. Террористами... Просто - с людьми”.
 
 “Он не льнул к людям “с положением”, не искал общества знаменитостей. Но всегда в его пестром окружении были один-два выбитых из колеи, малость опустившихся, но, в сущности, душевно хороших, преданных ему человека”.
 
 Есенин ездил трижды в Грузию и Азербайджан в 1924-1925...
 
 “На Кавказ его влекли личные связи и... литературная традиция.
 От нее, пожалуй, и шли его кавказские бесчинства. Крестьянскому сыну Есенину импонировало дворянское озорство Лермонтова”.
 
 “Шумом драк его полнился Батум.
 Гриша Н., батумский журналист, рассказывал мне о тамошних похождениях Есенина: - “Мы, грузины, поэтов уважаем. Живи, пожалуйста, пиши стихи. Но ведь он сам в драку лез! Одного ударил - смолчали. Другого ударил - смолчали: Бог с тобой думаем, ты поэт. Так ведь он стал после этого всех бить! Мы его, конечно, побили. А поэтов мы, грузины, уважаем: пиши стихи - пожалуйста!”
 
 “Озорник он был не только в стихах.
 В Тифлисе грузины просили что-нибудь прочитать. Согласился и... прочитал строчку из лермонтовского “Демона”:
 Бежали робкие грузины...
 “Выступление” едва не кончилось дракой”.
 
 “О пьянстве его сложились легенды. Ничего необычного в нем не было. Так пьют на Руси и литераторы, и мастеровые.
 Аккуратная берлинская квартирохозяйка с ужасом говорила о моей русской приятельнице:
 - Когда эта дама умывается, вода из крана хлещет, как фонтан перед дворцом кайзера.
 Воображаю, как ужаснулась бы эта (или подобная ей) немка манерами Есенина!
 В самолюбиво-чистую немецкую комнату вместе с ним вошла Россия. Окурки на полу. Пустые бутылки на подоконниках и... ведро под кроватью, на которой валялся Сергей.
 - Пей, - приглашал он писателя - графа Алексея Толстого, указывая на это ведро. - Не подумай чего-нибудь... Пиво!.”
 
 “А глаза у него были зоркие”.
 
 Вернувшись из Америки, рассказывал:
 - “Германия, Миша, серьезней. В Америке все грандиозно, но на живую нитку”.
 
 Об Америке же говорил мне: “Это, Миша, большая Марьина Роща”.
 За московской Марьиной Рощей, как известно, установилась репутация района фальшивомонетчиков и вообще всякого рода грязных дельцов.
 Радовался он иногда по-детски - самому малому пустяку.
 Подарили мы ему к именинам цветной шарж на него: голый, верхом на лошади и - подпись:
 “Новый на кобыле
 Едет миру Спас”.
 Наглядеться на него не мог:
 - Ведь вот здорово. А?
 А шарж был плохой”.
 
 “На общественном суде над его хулиганским поведением в общественном месте, отвечая прокурору Л. С. Сосновскому, сказал:
 - Вы, Сосновский, себя жалеете, а мне вот себя не жалко.
 Русская безжалостность к себе в нем действительно была, но и жалел он себя иногда очень сентиментально.
 Пьяный, провалился в застекленный люк перед обувным магазином, жестоко порезал руку. Выйдя из больницы, показывал багровый рубец:
 - Вот ведь какая рана! Руку отрезать хотели. Не позволил. Теперь не действует.
 И жалостно смотрит на свою якобы недействующую руку. А лицо - как у ребенка, который хочет, чтобы поцеловали ушибленное место.
 А через минуту - задорно:
 - Рука-то ведь эта действует! В “Стойле” на меня вчера трое навалились, - так я их... (нецензурные слова).
 И это не совсем точно. Дрался-то он действительно с тремя, но, рассказывали, отнюдь не победоносно.
 Озорничать на эстраде было тогда модно. Эпатировали публику и недостаточно понятными стихами, и слишком понятными ругательствами. Не знаю, что ее больше оскорбляло.
 Гражданин в фуражке “спеца” возмущался в “Стойле Пегаса”:
 - Я, черт возьми, два факультета окончил. Почему ж я этого не понимаю?
 Революционную современность он, впрочем, по-своему использовал. Она была для него, так сказать, контрастирующим фоном. В дни железнодорожного строительства он проклинал “погибельный рог” паровоза:
 “Черт бы взял тебя...”
 В дни антирелигиозной пропаганды завещал:
 “Положите меня в русской рубашке
 Под иконами умирать...”
 Шло это в одинаковой степени и от молодого озорства, и от зрелого расчета художника. По серьезному любил креститься в людных местах, как крестьяне.
 Озорничал он и в “Стойле Пегаса”.
 Странное это было учреждение. На эстраде - Есенин, Брюсов (Член КПСС с 1919. Даты жизни: 1873-1924. Славился сеансами черной магии и жертвоприношениями животных). Перед эстрадой - спекулянты, проститутки и - по должности, а может, и по любви к поэзии - агенты уголовного розыска. Поэзией тогда питались многие, - благо хлеб по карточкам выдавали очень скупо.
 Вспоминается разговор с проституткой в “Стойле”:
 - Вам какие же поэты больше нравятся?
 - Пушкин нравятся...
 Подумав:
 - Сергей Александрович тоже хорошо пишут, только очень уж неприлично.
 
 В “Стойле Пегаса”... Заградил телом вход, навязывает входящим свои книги.
 Коммерсант Д., завсегдатай поэтического стойла:
 - Не верю я в его опьянение. Если пьян, пусть Пушкиным торгует!
 Пушкиным Есенин и спьяна не стал бы торговать.
 Полусерьезный разговор: чем бы этаким прошуметь на весь мир?
 Предлагаю:
 - Объяви имажинистов правительством! Европа ахнет!
 - Но... ведь за это - расстреляют? (это 1920 год)!!!
 - Это уж, как пить дать. Зато, какая слава!
 Смеется: не совсем, мол, подходит.
 А в глазах - веселые огоньки.
 
 Газет он не читал. Наклонится, бывало, к уху и заговорщицки, шепотком спросит меня, “осведомленного человека”:
 - А какое теперь, Миша, правительство в Англии?
 
 Европы он, путешествуя по ней, не заметил. Не нужна она была его русским стихам.
 Певал он охотно частушки под гитару. Знал напевы нескольких губерний. Голос у него был, как говорится, “небольшой, но приятного тембра”. Ласковый, задушевный.
 Окинет слушателей улыбчивым взглядом и начнет своим характерным, немного в нос, говорком:
 - Дорогой, куда идешь?
 Дорогая, по воду.
 Дорогой, не простудись!
 Да по такому холоду.
 Посмотрит, точно спрашивая: хорошо ведь? - и дальше:
 - Дорогой, куда идешь?
 Дорогая, в лавочку.
 Дорогой, не позабудь!
 Купить помады баночку.
 Эти частушки он певал у меня не раз. Любил их, а может, и потому пел, что любили их мы. Целый вечер, бывало, поет.
 Хорош он был в такие тихие вечера.
 Ничего, кроме России, не видел. Не реальной, всамделишной России, а своей - той, которая требовалась для его стихов. Это была традиционно литературная Россия.
 Среди грузовиков с восставшими солдатами Есенин невозмутимо правил гоголевской тройкой. Он был ее последний ямщик.
 
 Об искусстве говорил взволнованно и туманно. Теоретик он был плохой, но свое поэтическое хозяйство хорошо знал.
 О футуристических формальных ухищрениях:
 - Мы все эти штучки тоже знаем.
 И подмигивает: “нам это-де только совершенно ни к чему”.
 С крестьянскими поэтами встречался, как встречаются в городе с односельчанами. Знал, что перерастает специфически “крестьянскую” поэзию, и радовался, когда ему об этом говорили.
 Кольцовым быть не хотел. Помнил, что Кольцов говорил о Пушкине - “они”.
 
 Расчетливая была это слепота. Есенин не замечал именно того, что могло, расширяя, разрушить его поэтическое хозяйство.
 Ослепленные соловьи поют лучше зрячих. Хитрый соловей Есенин это прекрасно понимал.
 К Клюеву относился неприязненно - как к человеку, которому слишком многим обязан (возможно, боялся и его судьбы, как каторжника от большевистской власти).
 Нынешняя Россия выпадала из его поэтического плана. Пытался к ней приспособиться, но приспособить ее к своим стихам не смог.
 Слова “Электрификация” и “индустриализация” не укладывались в его лукаво архаический словарь.
 Книг у него не водилось. Гоголь. Батюшков... и обчелся. Остальное - свои стихи.
 Гоголя любил, о Пушкине говорил с раздражением, как о живом. Даже в плагиате уличал:
 - Наводнение-то в “Медном всаднике” у Батюшкова ведь списал! Не веришь?
 И тащит том батюшковской прозы.
 Совпадение действительно почти точное.
 На эстраде был косноязычен (не в стихах, конечно). В жизни разговаривал очень хорошо. Пустых мест в его разговоре не было. Образностью не кокетничал. Нет-нет, да и обронит меткое словцо.
 О понравившейся ему женщине, помню, сказал:
 - Я, об нее, Миша, поцарапался...
 Царапины эти у него скоро заживали.
 
 Родич мой, молодой парнишка, никак не мог запомнить название “Исповеди хулигана”. Все говорил: “Исповедь бандита”.
 - Бандита, говоришь?
 Есенина это очень веселило.
 
 Спьяна о Бабеле.
 - Не смеет он о бандитах писать. Мои бандиты. Еврейских бандитов не бывает.
 
 Свои стихи читал, черт знает до чего хорошо!
 Верно потому, что волновался читая.
 Пальцы в кулаках сжимал при этом с такой силой, что ногти в ладонь вонзались. После чтения, бывало, на руке всегда ссадина. Помню, показывал: - Видишь?
 
 Чистюля был. И одеждой, и телом.
 Волосы свои - золотые, цвета соломы - берег и холил. Было, помню, что-то девическое в том, как он мыл голову.
 
 С брезгливым любопытством смотрит, бывало, как его сосед по комнате старательно помадит свой лоснящийся от бриолина пробор. На свою подушку ложиться ему не позволял. Тот и прилечь не успеет, а Есенин уже забеспокоился:
 - Газету, газету не забудь подложить!”
 
 ПОРТРЕТ АЙСЕДОРЫ ДУНКАН
 
 Айседора Дункан - гениальная и избалованная славой суперзвезда. Американский стандарт жизни для Бродвея и Голливуда. Никаких забот о деньгах. “Если надо, то они будут”. “Эта женщина - миллион долларов!” - кричали о ней газеты всего мира. Для живущих в 1997 легче собрать ее характер из рок певицы Тины Тернер (США). Что такое голливудские гонорары для звезды можно догадаться.
 Она на два десятка лет старше мужа. Он для нее соблазн, страсть, утраченная молодость, последняя любовь. Унижения, обиды, раскаяния - не имеют значения. Она вся в нем, его желаниях, капризах. Он - это ее “второе я”. Все хорошо, если он будет рядом. Это главное, что чувствует жена. Мнение друзей, общественное мнение - ничего не значит. “Это последняя любовь на земле”, - говорила Айседора вокруг в 1923.
 У России не было дипломатических отношений с США. Суперзвезда была редким гостем из Америки. Слежка, подслушивание, подсматривание в России за ней - ее не огорчали. Она могла пройти голой по Красной Площади. Все это следует принимать во внимание, если “играть” роль “Айседоры”. Она общенациональное сокровище США и по сей день. Среди Пантеона Славы из Бессмертных Американцев - ее окружают Дюк Эллингтон, Элла Фитцджеральд, Франк Синатра. Мост славы продолжен гениями шоу бизнеса и джаз-рок-идолами. Среди Пантеона Славы из Бессмертных Американцев - она великая танцовщица, создатель модерна, как “стиль” в мировом Балете. Дягилев, Фокин, Нижинский, Корсавина и Анна Павлова - это достойное ее - звездное окружение. Все это необходимо знать, перемещаясь в разбор окрасок “семейной” пары Дункан-Есениных. Айседора один из секс символов Америки равная славе Мэрилин Монро сегодня. Ее слабостями были: кокаин (включая “Соса-Соlа: в 1910 году в ее составе был чистый кокаин, в последствии замененный), морфий, марихуана. Без этих “добавок” Айседора не жила ни дня. Она тратила свое состояние на наркотические “добавки” к своим танцам. Это стимулировало ее физически, избавляло от усталости (за 50 лет танцевать на сцене трудно “толстушке” и с большим бюстом). Она не могла бросить сцены по своей воле. Сцена была самым “изнашивающим” наркотиком.
 Необходимо помнить, что Айседора Дункан - суперзвезда шоу-бизнеса и американский секс-символ. Ей отданы лавры славы с репутацией создательницы танца-модерна в балете США. Она принималась в Белом Доме всеми Президентами США. Голливуд для нее - это родной дом. Всемирная слава ее равна и по сей день славе Анне Павловой и Нижинского. Она всегда знала это. С детских лет она стремилась к этому. Она в зените мировой славы. Сергей же, ее муж, это “мальчик из Сибири” и без “английского языка”. Он знаменит, но не более, чем “начинающий талант” из умирающей от гражданской войны и революций Российской Империи.
 Безработны и побираются от голода в эмиграции: Бальмонт, Сологуб, Андрей Белый, Гиппиус и Мережковский (он еще не принят: Главным Хранителем в Ватиканскую Библиотеку Рима; это будет вскоре), Набоков, Тэффи, Цветаева. Среди этого суперблеска вершин интеллекта России - Есенин “подросток” от славы русской поэзии и литературы.
 Необходимо знать историю 1922-23 годов. В то же время, Политическая Полиция допрашивает: Патриарха Всея Руси (1922-23), которого заставляют “закрыть” Престолы Православной Церкви от Финляндии до Японии и передать имущество Церкви из заграничных православных церквей Правительству РСФСР. Каждый день Правительство СССР убивает священников всех конфессий, вероисповеданий и религий. Строятся концентрационные лагеря для монахов и семей священников. Заведены “дела... для арестов Клюева, Мандельштама, Есенина... Это... дух” 1922-23 года (А. Хейц).
 Это темы разговоров Айседоры с Сергеем. Все говорится на людях и открытым “антисоветским текстом”. Это так.
 
 МУЗЫКАЛЬНЫЕ ВСТАВКИ
 Буду рад, если режиссер-постановщик согласится с авторским взглядом на происходящее через произведение русского композитора нашего века: ПРОКОФЬЕВА СЕРГЕЯ.
 Хотелось бы слышать повсеместно фрагменты из музыкальной баллады «ПЕТЯ и ВОЛК». Эта музыка наилучшим образом подходит к сценическим декорациям - на тему о христианской трагедии в СССР.
 Буду благодарен, если постановка завершится голосом Эрика Курмангалиева, а именно, его пением произведений И. С. Баха.
 Этот возвышенный и одухотворенный голос отделит «тьму» отцов и дедов от «будущего дня» потомков. Дух божественного и вечного снизойдет на смертного человека.
 Жить для будущих поколений благородно, хотя тебя сегодня и ничего не ждет. Удобрять добром и возделывать родную землю никогда не порочно и не поздно.
 Все, что можно и нужно договорить - скажет Эрик Курмангaлиев, его «голос от Бога».
 Фото: Драматург Юри Мэттью Рюнтю и гениальный певец Эрик Курмангалиев. Россия. Internet, 1995.
 ЖЕЛАЮ УСПЕХОВ НА СЦЕНЕ И В КИНО!
 ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
 СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ЕСЕНИН (27-29 лет)
  Знаменитый русскоязычный поэт России (РСФСР). Сегодня безработный. Христианин. Крещен Православной Русской Церковью (село Константиново). Разведен дважды. Отец двоих детей: мальчика и девочки от разных матерей. Сейчас у него медовый месяц. Гражданин РСФСР. Эпилептик. Алкоголик. Наркоман (с 1923 после отъезда из США). Разговорный язык - русский. Из родителей жива мать и несколько близких родственников в России. Образец интеллектуальной христианской элиты Российской Империи и СССР.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН
 (50 лет)
  Суперзвезда мирового шоу-бизнеса. Секс-символ США. Христианка. Бездетна. Много браков и разводов. Гражданка США. Жена С. Есенина. Наркоманка: кокаин и морфий. Разговорные языки - английский, немецкий, французский, испанский и итальянский. Ездит на гастроли с: маникюршей, парикмахершей, поваром и домработницей. Ни дня без драгоценностей, роскоши и голливудских гонораров. Образец интеллектуальной христианской элиты мира.
 
 СУМАСШЕДШИЙ
 (за 30 лет)
  Бывший солдат. Сегодня безработный. Без гражданства и без статуса беженца. Один из тех, кто не выдержал и потерял психическое здоровье после крушения Российской Империи. Голодает в эмиграции с 1919.
 
 НИКОЛАЙ МАКСИМОВИЧ МИНСКИЙ
 (за 30 лет)
  Русский литератор. Сегодня журналист и полубезработный. Христианин. Не женат. Пишет стихи и музыку. Организатор русских поэтических вечеров С. Есенина в Берлине (1922-23). Гомосексуальный партнер Сергея Дягилева, Игоря Стравинского и Ж. Кокто. Закончил Императорский Университет (Россия). Разговорные языки: русский, немецкий, французский, украинский. Без гражданства и без статуса беженца. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 НИКОЛАЙ ДМИТРИЕВИЧ НАБОКОВ
 (за 40 лет)
  Русский политический деятель. Входил в состав последней Российской Думы. Христианин. С женой и ребенком. Подрабатывает в газетах и журналах. Живет на наследство от родственников на Западе. Без гражданства и статуса беженца. Его сын станет гордостью американской литературы ХХ века. Разговорные языки: русский, немецкий, английский. Закончил Императорский Университет (Россия). Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 СЕРГЕЙ ДЯГИЛЕВ
 (за 50 лет)
  Суперзвезда мировой балетной культуры. Христианин. Холост. Гражданин Франции. Миллионер с наследством на Западе и голливудскими гонорарами. Разговорные языки: русский, немецкий, итальянский, английский. Эмигрировал в знак протеста против Советской Власти и геноцида над интеллигенцией. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 ИГОРЬ СТРАВИНСКИЙ
 (около 30 лет)
  Талантливый композитор (1922-23). Христианин. Готов эмигрировать за океан. В будущем один из отцов классической музыки ХХ века США (вместе с Рахманиновым и Гершвином). Эти три имени создали почти всю музыку века в США. Сейчас работает по контракту в балетах С. Дягилева, как композитор. Без гражданства и без статуса беженца. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 АЛЕКСАНДР КУСИКОВ
 (за 30 лет)
  Русскоязычный литератор. Христианин. Сотрудник Политической Полиции РСФСР. Гражданин России. Закончил Императорский Университет (Россия). Разговорные языки: русский, немецкий и французский. Хорошо знаком с Эфроном, мужем М. Цветаевой, который выполнял задания по уничтожению знаменитых эмигрантов и их семей в Праге и Париже (1922-37). Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 МИХАИЛ СЕРГЕЕВИЧ ОСОРГИН
 (за 40 лет)
  Русскоязычный литератор. Переводчик и поэт. Без гражданства и статуса беженца. Закончил Императорский Университет (Россия). Разговорные языки: русский, немецкий и французский. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 АЛЕКС ВЕТЛУГИН
 (около 30 лет)
  Переводчик, нанятый семьей для переводов разговоров между молодоженами Сергеем и Айседорой. Холост. Сопровождал семью во время гастролей: Бельгия, Германия, Франция и США (1922-23). Христианин. Сотрудник Политической Полиции РСФСР. Гражданин России. Закончил Императорский Университет (Россия). Разговорные языки: русский, английский, немецкий. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 ВЕНИАМИН ЛЕВИН
 (около 30 лет)
  Русскоязычный и идиш язычный литератор. Поэт, журналист. Религия - иудаизм. Друг С. Есенина: 1918-1923. Без гражданства и статуса беженца. Получил право на проживание и работу в США. Разговорные языки: русский, идиш, украинский и английский. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 АБРАМ ЯРМОЛИНСКИЙ
 (около 30 лет)
  Русскоязычный и идиш язычный литератор. Поэт, журналист, переводчик с русского языка на английский. Профессиональный филолог. Друг В. Левина. Религия - иудаизм. Без гражданства и статуса беженца. Получил право на проживание с семьей в США. Разговорные языки: русский, идиш, английский. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 ЛЕОНИД ФАЙНБЕРГ
 (около 30 лет)
  Русскоязычный и идиш язычный литератор. Писательский псевдоним: “Леонид Гребнев”. Один из самых популярных журналистов в идиш язычной прессе Нью-Йорка (1922-23). Друг В. Левина. Религия иудаизм. Без гражданства и статуса беженца. Получил право на проживание в семье американских родственников в США. Разговорные языки: русский, идиш, украинский и английский. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 ИММАНУИЛ БРАГИНСКИЙ
 (около 40 лет)
  Русскоязычный и идиш язычный литератор. Писательский псевдоним “Мани Лейб”. Один из популярных писателей коротких рассказов в идиш язычной прессе Нью-Йорка (1922-23). Друг В. Левина. Религия - иудаизм. Без гражданства и статуса беженца. С семьей родителей жены и с детьми они получили право на проживание всей семьей в США. Разговорные языки: русский, идиш, украинский и английский. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 САРРА БРАГИНСКАЯ
 (около 30 лет)
  Жена И. Брагинского. Религия ортодоксальный иудаизм. Строгое соблюдение всех канонов и обычаев Моисея. Очень религиозная женщина и образцовая “еврейская мама”. Достойная женщина и любящая мать и жена. Отзывчивая и сердечная, способная забыть обиды со стороны больного человека. Возмущенная плевком С. Есенина в лицо мужа и ответной пощечиной с его стороны, нашла в себе “силы” пойти “навстречу” к больному поэту. Она всех помирила, чтобы не было мук и боли от ошибок с той и другой стороны. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 РОМАН ГУЛЬ
 (около 30 лет)
  Русский литератор. Переводчик. Христианин. Без гражданства и статуса беженца. Закончил Императорский Университет (Россия). Разговорные языки: русский и немецкий. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 МАРИЯ ФЕДОРОВНА АНДРЕЕВА
 (около 60 лет)
  Общеизвестная женщина из театрального мира России и РСФСР. С 1918-1921 годы была комиссаром театров и зрелищ РСФСР и директором Большого Драматического Театра (Москва). Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 ГРАФ АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ
 (за 40 лет)
  Известный русско-советский писатель России и РСФСР. Христианин. Общеизвестен своим шовинизмом и комплиментами в адрес фашизма в Германии. Сбежал с Запада в Россию от кредиторов, которые отказались спонсировать его рулеточную и картежную игру в Берлине и Париже. Он был графом и остался “графом” от Советской Литературы. Награжден орденами и медалями СССР. (Получил пощечину от О. Мандельштам за расистское “лингвистическое” нападение на жену Мандельштам. Немедленно написал донос на “изоляцию” О. Э. Мандельштам в Сибирь и концлагеря. Но, это все дальше в будущем. Сейчас: 1922-23). Он герой эмиграции и предлагает всем возвратиться к Ленину и Троцкому ради строительства коммунизма на Родине. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 ГЛЕБ АЛЕКСЕЕВ
 (около 30 лет)
  Поэт и литератор в русскоязычных газетах Германии. Христианин. Без гражданства и без статуса беженца. Друг и собутыльник Сергея Есенина. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 ЛЕВ ГИЛЯРОВИЧ ЭЛЬБЕРТ
 (27 лет)
  Офицер Политической Полиции под начальством Дзержинского. Помощник Сорендзона (Агранова). В ВЧК с 1918, после переезда Правительства из Петрограда (С.-Петербурга) в Москву. Работает в секретно-следственной части ОГПУ в 1922. Женовидное круглое лицо. Пробор. Кудрявые волосы. Типичное лицо человека из Харькова с украинской и еврейской кровью. Красив. Холост. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 ЯКОВ САУЛОВИЧ СОРЕНДЗОН (партийный псевдоним-кличка Агранов)
 (32 года)
  Офицер Политической Полиции под начальством Дзержинского. В ВЧК начал работать с Советской Властью с 1917 года. Допрашивал членов Думы и Министров Империи. В 1918 изменил фамилию Сорендзон на “Агранова” по требованию Дзержинского. Это же сделали по требованию Ленина: Троцкий, Зиновьев, Каменев и многие другие революционеры, взорвавшие Христианское Государство Россию. В 1925 - он главный начальник секретно-следственной части ОГПУ. В это время его начальником был Ягода, ближайший друг Дзержинского и Сталина-Джугашвили. Манера держаться вкрадчивая, подчеркнуто спокойная, невольно заставляющая собеседника насторожиться. “С девичьей улыбкой, с змеиной душой... Тонкие и красивые губы... всегда змеились не то насмешливой, не то вопрошающей улыбкой. Умный был человек: К. Зелинский”. Большие глаза навыкат. Говорит медленно. Взвешивает каждое слово. Раб самослежки и самоцензуры. Волосы зачесаны назад. Военная выправка. Образец интеллектуальной антихристианской элиты Российской Империи за границей.
 
 ЗРИТЕЛИ-АКТЕРЫ
  На сцене и в зале. Аплодируют. Кричат. Неистовствуют. Все без гражданства, без отечества. Искалеченные революцией и гражданской войной одинокие и без семейные люди. В глазах страх за свое будущее, беспокойство. Почти все на грани нервного срыва. Безумные годы: 1922-1923.
 
 ШОУ-ДЕВУШКИ И ШОУ-МАЛЬЧИКИ ИЗ КОРДЕБАЛЕТА
  Танцуют в качестве живой стены “для развлечений”, когда великая танцовщица Айседора Дункан переодевается из “номера в номер”. Они же танцуют и в гомосексуальном кафе, что было новинкой и экзотикой в Берлине 1922-23. У всех одежда: карнавального и экстравагантного типа. Страусовые перья. Блестки. Разрезы в неприличных местах. Общая атмосфера разврата и морального разрушения. Пройдет двадцать лет и фюрер, благословленный Германией, отправит: гомосексуалистов, евреев и цыган в газовые камеры. Их пепел удобрит поля Германии (1939-1944). Свобода обернется трагедией и мировой катастрофой.
 Действие первое
 Картина первая
 Лица
 АЙСЕДОРА ДУНКАН
  СУМАСШЕДШИЙ
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
  НИКОЛАЙ МИНСКИЙ
 Декорации: Зрительный зал “Дома искусств” в Берлине. На сцене стол и стул. Занавес полуоткрыт в зал. Центр русской эмиграции. Идет представление: русские песни, танца, частушки. Все ждут выступления С. Есенина и его жены. Лето 1922. Голоса: “Есенин! Приехал! Суперзвезда Айседора с ним! Сюда молодожены!”
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Милый Сережа! Готов? Тебе идет этот роскошный костюм. Бабочка к лицу. Белые ботинки в самый раз. Браво! Вперед.
 Поправляет гвоздику в петлице его пиджака. Восхищенно смотрит в глаза. Он целует ее в щеку.
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Готов. Быдло ждет. Я готов на стихи!
 Спустился из-за занавеса сцены в зал по маленькой лесенке. Он впереди. Жена за ним. Не помогает жене. Не дает руки на людях. Демонстрирует свою мужскую независимость. Вскакивают несколько офицеров Белой Гвардии Юденича и Деникина. Они отдают ей честь. Подают руки. Помогают спуститься по лесенке. Айседора в декольтированном красном платье. Каждый из офицеров целует ей руки.
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Скорее, Айседора! Брось их, ублюдков!
 Остановился. Ждет спиной к жене. Не оглядывается. Она подходит и берет его под руку.
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Любимый Сережа!
 Целует его в щеку. Аплодисменты в зале. Крики “Ура, Второму Пушкину! Да здравствует Америка. Да здравствует Революция! Ура молодоженам Есениным!” Аплодисменты усиливаются. Всеобщий восторг.
 СУМАСШЕДШИЙ. Vive LInternational!
 Вскочил на стул. Замахал кепкой. Дирижирует, как бы “оркестром”. Безумный крик. Повторяет свои слова снова и снова. Машет кепкой в сторону Дункан из конца зала. Крик становится истеричным. Никто этого не ожидал. Никто не знает, как себя вести. Вдруг несколько гостей начинают петь “Интернационал”. Хор усиливается. Некоторые в зале встали. Однако почти все сидят.
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Chantons - La!
 Улыбается. Тянет руки в сторону сумасшедшего. Шлет воздушные поцелуи. Муж взбешен. Он отмахивается от сумасшедшего обеими руками. Сумасшедший приближается, хочет обнять С. Есенина. Зал оглушительнее и истеричнее подхватывает “Интернационал” на французском.
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Сумасшедшие! Я не позволю! Бандиты! Не смейте петь гимн РСФСР на французском. Надо на русском языке. Это гимн вашей России. Ура!
 В зале крики: “Долой! К черту! Коммуниста Есенина на мыло!” Свист в зале. Все встали на стулья. Видна потасовка. Мнения разделились. Одни поют на русском “Интернационал”, а другие поют на французском.
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ. Остановитесь! Господа, успокойтесь!
 Из зала поднялся на сцену. Сел за стол. Звонит в председательский колокольчик.
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Подлецы. Смеют свистать против нового гимна России. “Боже Царя”, им подавай. Никогда, этого не будет! Я не позволю! Я поэт РСФСР! Я патриот. Я всех засвищу. Я умею пуще вас всех свистеть, по-деревенски в три пальца!
 Вскочил на стул. Перебежал из зала на сцену. Вскочил на стол на сцене. Вкладывает три пальца в рот. Свистит по-разбойничьи. Айседора в восторге. Хлопает в ладоши. Хохочет. Говорит, что-то по-английски. Подходят любые слова на усмотрение актрисы.
 СУМАСШЕДШИЙ. Он бандит. Он “Соловей-Разбойник” с большой дороги!
 Вскочил на стул. Свистит, подражая поэту. Зрители: повскакивали на стулья, свистят, кто как может. Возгласы поощрения, аплодисменты. Возгласы недовольства. Выкрики брани на всех европейских языках. Слова на усмотрение актеров.
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ. Я звоню в колокольчик. Я председатель собрания поэтов. Я организовал эту встречу. Хватит, господа. Уймитесь! Все замечательно.
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я хочу читать стихи о России.
 Спрыгивает со стола на сцену. Пожимает руку председателю. Они ждут, когда в зале успокоятся.
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ. Сергей Александрович!
 Обращается спокойным голосом в зал.
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ. Есенин прочтет нам свои любимые стихи. Тишина! Тишина!
 Поэт выходит на центр сцены. Ждет тишины. Начинает шепотом.
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН.
 ”Гей ты, Русь моя родная,
 Хаты - в ризах образа...
 Не видать конца и края -
 Только синь сосет глаза.
 Как захожий богомолец,
 Я смотрю твои поля.
 А у низеньких околиц
 Звонно чахнут тополя.
 Пахнет яблоком и медом
 По церквам твой кроткий Спас.
 И гудит за косогором
 На лугах веселый пляс.
 Побегу по мятой стежке
 На приволь зеленых лех.
 Мне навстречу, как сережки,
 Прозвенит девичий смех.
 Если крикнет рать святая:
 “Кинь ты Русь, живи в раю!”
 Я скажу: “Не надо Рая,
 Дайте Родину Мою” (1914).
 Гром аплодисментов. Некоторые вытирают глаза от слез.
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН.
 “Я по первому снегу бреду,
 В сердце ландыши вспыхнувших сил.
 Вечер синею свечкой звезду
 Над дорогой моей засветил.
 Я не знаю, то свет или мрак?
 В чаще ветер поет иль петух?
 Может, вместо зимы на полях
 Это лебеди сели на луг.
 Хороша ты, о белая гладь!
 Греет кровь мою легкий мороз!
 Так и хочется к телу прижать
 Обнаженные груди берез.
 О, лесная, дремучая муть!
 О, веселье оснеженных нив!.
 Так и хочется руки сомкнуть
 Над древесными бедрами ив” (1917).
 Аплодисменты. Полный восторг. Все встали. Сидит только жена поэта.
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН.
 “Не жалею, не зову, не плачу,
 Все пройдет, как с белых яблонь дым.
 Увяданья золотом охваченный,
 Я не буду больше молодым.
 Ты теперь не так уж будешь биться,
 Сердце, тронутое холодком,
 И страна березового ситца
 Не заманит шляться босиком.
 Дух бродяжий! Ты все реже, реже
 Расшевеливаешь пламень уст.
 О, моя утраченная свежесть,
 Буйство глаз и половодье чувств.
 Я теперь скупее стал в желаньях,
 Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
 Словно я, весенней гулкой ранью
 Проскакал на розовом коне...”
 Аплодисменты. Забыты все недоразумения с первых минут вечера.
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН.
 “Все мы, все мы в этом мире тленны,
 Тихо льется с кленов листьев медь...
 Будь же ты вовек благословенно,
 Что пришло процвесть и умереть...”
 Пауза. Аплодисменты.
 “Говорят, что я скоро стану
  Знаменитый русский поэт!”
 Уходит со сцены. Возвращается в зал к жене. Она встает навстречу. Она целует его в щеку. Смотрят с восторгом в газа друг другу.
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Поздравляю. Ты счастлив, Сергей! Я вижу.
 Крики: “Второй Пушкин!” “Браво, Сереженька!” “Слава гению!” Вечер закончился. Зрители расходятся. Всех обносят шампанским. Взрываются хлопушки. Рассыпаются конфетти.

 Действие первое
 Картина вторая

 Лица
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ
  НИКОЛАЙ НАБОКОВ
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН
  СЕРГЕЙ ДЯГИЛЕВ
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
  ИГОРЬ СТРАВИНСКИЙ
 Декорации: Улица на перекрестке у “Дома искусств” в Берлине. Поэта окружили его друзья. Все только что вышли на воздух после вечера поэзии. Лето 1922. Голоса: “Счастливого пути в Америку!”, “Пока, Есенин!”, “Удачи с Айседорой!”
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ. Дорогой Сережа, спасибо за вечер. Сердечные стихи! Это редкость сегодня!
 Обнимает, целует его в губы. Поглаживает по плечу и спине.
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Не трогай его. Он мой!
 Ревниво отгораживает мужа от чрезмерных мужских комплементов.
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Оставь его, Айседора! Я не люблю голубых Пастернаков, Кузминых и Блоков. Будь покойна на мой счет. Ха-ха-ха.
 Целует жену в губы. Она счастлива. Берет его под руку. Кладет голову на его плечо. Улыбается.
 НИКОЛАЙ НАБОКОВ. Доброго здоровья, Сергей и Айседора! Роскошный вечер. Спасибо за все!
 Жмет руку Есенину. Обнимает его с Айседорой на плече.
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Говорят в Германии новая экзотика? Открыли гомосексуальные кафе!
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ. Да. Это сенсация. Я там каждый день.
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Гомосексуальные кафе с кокаином?
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ. Там есть все!
 Глаза горят. Обворожительно улыбается. Зовет с собой. Рукой показывает в сторону соседней улицы.
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Люблю диковинки. Такого в России еще нет! Революция идет. Все заняты революцией.
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Все заняты революцией. Поэтому мы едем в США ряди любви.
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Вот, Айседора и открыла нашу тайну.
 
 Обнимает жену. Затяжной поцелуй. Она отбивается от него ладонями.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Еще! Еще Сергей! Я люблю тебя.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Такси?
 
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ. Я все покажу, где это. Да и Набоков там часто бывает?
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. А для Набокова - то это зачем? Острые ощущения?
 
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ. Да нет, Набоков он семьянин.
 
 НИКОЛАЙ НАБОКОВ. Там часто бывают Дягилев и Стравинский. Не прячься Минский, ведь они твои новые друзья. Любовь? Летние развлечения в Берлине?
 
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ. Да, так и есть. Я пишу музыку и тексты со Стравинским для Дягилева. Без кровати это не делается. Я подчиняюсь законам Дягилева. Сначала “кровать”, а затем “балет” и “музыка”.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Деспот он, этот метр! Сука он, да и все тут. ****ь, Дягилев.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Развратник он. Все в Америке скажут это! Он Нижинского погубил и свел с ума.
 
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Нижинского? Я знаю его! Он сам сведет с ума кого угодно.
 
 Останавливается такси. Все влезают и едут до следующего угла улицы.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Ура. Мы в кафе. Закажи кокаин, Сергей!
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Сейчас, Айседора.
 
 Вошли. Вокруг громкая музыка. Танцуют голые молодые и старые мужчины. Целуются. Пьют. Разговоры на всех европейских языках. Шумно. Подходит официант.
 
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ. Сюда! Сюда! Вот и мои друзья.
 
 Достает портмоне. Красит губы. Подводит глаза и брови. Переворачивает пиджак на другую сторону. Из черного и строгого пиджака - он становится в цветочках и мелких корзиночках. Зовет к себе знакомых от соседнего столика.
 
 СЕРГЕЙ ДЯГИЛЕВ. Привет, Есенин. Я, Дягилев.
 
 Протягивает руку. Берет руку Есенина и целует каждый палец в отдельности.
 
 СЕРГЕЙ ДЯГИЛЕВ. Привет, суперзвезда Айседора!
 
 Протягивает свою руку. Айседора целует каждый палец на руке Дягилева.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Вы суперзвезда, Сергей Дягилев. Вы гений мирового балета.
 
 Просит подсесть к себе на стул. Сидят, обнявшись на одном стуле. Подбегает официант. Подает стул для тучного Дягилева.
 
 ИГОРЬ СТРАВИНСКИЙ. Поклон, тебе Коля.
 
 Обнимает Минского. Целуются. Замерли, положив руки на плечи друг друга. Пошли танцевать.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Вот и принесли.
 
 Хватает кокаин. Высыпают на стол. Нюхают по очереди с Айседорой. Вокруг никого нет. Все ушли танцевать.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН, СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Мне нравится. Я счастлив. Я счастлива. Диковинное место.
 
 Говорят по очереди. Все закружилось вокруг в ночном шоу-представлении. Сидят и смотрят танцы голых мужчин на сцене. Столбы дыма. Подносят вино, шампанское, кокаин и кока-колу, где тоже кокаин.
 
 
 Действие первое
 Картина третья
 
 Лица
 
 СЕРГЕЙ СЕНИН
  НИКОЛАЙ НАБОКОВ
  АЛЕКСАНДР КУСИКОВ
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН
  СЕРГЕЙ ДЯГИЛЕВ
  МИХАИЛ ОСОРГИН
 
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ
  ИГОРЬ СТРАВИНСКИЙ

 Декорации: Ресторан в “Доме искусств” в Берлине. Лето 1922. Идет представление на сцене: русские танцы, цыганские песни. В зале нет рядов из стульев, как вчера. Расставлены столики для гостей. Все сидят за столом. Очень празднично. Все в смокингах. Официанты.

 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Господа! Мы прощаемся с Германией. Сейчас Айседора скажет.
 
 Сел за стол. Смотрит в глаза жене.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я всех вас люблю. Я рада всем.
 
 Поднимает бокал с шампанским. Улыбается.
 
 НИКОЛАЙ МИНСКИЙ. Спасибо за приезд в Берлин. Танцы Айседоры роскошны. Гастроли фантастичны. Вы - суперзвезда.
 
 СЕРГЕЙ ДЯГИЛЕВ. Айседора, ты роскошна и сказочна! Ты как Анна Павлова!
 
 ИГОРЬ СТРАВИНСКИЙ. Да здравствует голливудская звезда Дункан!
 
 Поднимает бокал с шампанским.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Спасибо, господа. Я знаю. Я суперзвезда. Да здравствует великий поэт Есенин Сергей!
 
 Касается бокалом бокала мужа. Вокруг танцы. Скрипачи. Цыганские романсы. Весело.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. А, это мой друг. И это еще один мой знакомый.
 
 Вскакивает из-за стола. Бежит навстречу.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Михаил Сергеевич Осоргин! Доброго здоровья в Берлине!
 
 Пожимает двумя руками руку Осоргина. Подает правую руку Кусикову.
 
 АЛЕКСАНДР КУСИКОВ, МИХАИЛ ОСОРГИН. Здравствуйте. Здравствуйте.
 
 Подходят к столу. Есенин зовет официантов. Приносят стулья и столовые приборы. Айседора улыбается. Кланяется друзьям мужа.
 
 МИХАИЛ ОСОРГИН. Я рад тебя здесь видеть, Сереженька. Жаль, что ты Сережа белый. А я - красный!
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я красный, а ты белый? Разве Есенин не красный, если я из Красной России!
 
 МИХАИЛ ОСОРГИН. Ну, какой же ты красный, Сережа? Ты лиловый. Посмотри, сколько парикмахер насыпал на тебя пудры после бритья!
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Да, ты белый-белый, Сергей.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Да, опять меня перепудрили в парикмахерской! Ха-ха-ха!
 
 Все вокруг дружно засмеялись. Подняли бокалы с шампанским.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я еду сейчас в Бельгию. Три дня назад были в России.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Завтра, после бельгийских концертов, будет Франция.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Потом, осенью отправляемся в Канаду.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. А потом, в США. Я люблю Нью-Йорк. Обожаю Бродвей!
 
 АЛЕКСАНДР КУСИКОВ. Сережа, уточни для меня, что я должен записать для твоей биографии в “Новой Русской Книге”. Здесь биографии: Маяковского, твоя, Пильняка, Андрея Белого, Кусикова, Эренбурга и многих других.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я забыл, что ты хочешь от меня для этой книги. Редактирования?
 
 АЛЕКСАНДР КУСИКОВ. Ты, Сережа, согласен, если я запишу: “В РКП(б) никогда не состоял, потому, что чувствую себя гораздо левее”.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Да, это правда. И еще запиши: “Об имажинистах”: “Коммунисты нас не любят по недоразумению”. Вот это и будет: “Писатели о себе”.
 
 АЛЕКСАНДР КУСИКОВ. Ты передашь мне все эти материалы для архива?
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Для Архива ЧеКа? Я смеюсь. Прости. Я вижу ты вздрогнул, друг мой Александр Кусиков.
 
 Рвет бумажную салфетку. Закусил губу. Нервничает.
 
 СЕРГЕЙ ДЯГИЛЕВ. Бросьте разговоры. Да здравствует звезда Айседора!
 
 ИГОРЬ СТРАВИНСКИЙ. Ура, супердиво Голливуда! За Сережу и Айседору!
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН, СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Спасибо друзья. До встречи после приезда из Америки в Берлин.
 
 Гости кричат: “Ура”. Обнимаются. Желают всего доброго и удач.
 
 
 Действие второе
 Картина первая
 
 Лица
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

 Декорации: Конец августа 1922. Бельгия. Сцена, где идет представление за представлением из ночи в ночь. В зале перед сценой сидит С. Есенин. Бесконечные ужины, торжественные обеды и торжества в честь Айседоры. Зрители-актеры в зале: аплодисменты. Возгласы восторга. Цветы и поздравления. Атмосфера праздника и шоу-бизнеса. Танцовщица в умопомрачительном платье из страусовых перьев.

 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Милый, Сережа. Я бегу на сцену.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. О. К. Хорошо! Увидимся в четыре утра. Я сижу здесь.
 
 Поднимает бокал шампанского. Танцовщица убегает на сцену. На сцене плакат: “Айседора добро пожаловать в Бельгию”. “Слава Айседоре Дункан!” Танцовщица выступает в программе с десятком других танцовщиц и танцовщиков. Предельная обнаженность. Экстравагантность.
 
 
 Действие второе
 Картина вторая
 
 Лица
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

 Декорации: Конец сентября 1922. Франция. Сцена, где идет представление за представлением из ночи в ночь. Так продолжается несколько недель. В зале перед сценой сидит С. Есенин. Бесконечные ужины, торжественные обеды и торжества в честь Айседоры. Она выступает по контракту, как заморская звезда. Зрители-актеры в зале: аплодисменты. Возгласы восторга. Цветы и поздравления. Атмосфера праздника и шоу-бизнеса. Танцовщица в неповторяющихся, умопомрачительных нарядах из меха, шуб, манто, цветов и драгоценных камней. Огромные супер-декольте и разрезы в платьях для “особой сексуальности” в традициях Голливуда.

 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Милый, Сережа! Я бегу на сцену.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. О. К. Хорошо. Увидимся в пять утра. Я сижу и жду тебя здесь.
 
 Поднимает бокал шампанского. Танцовщицу уносят из зала на сцену на руках поклонники. На сцене плакаты: “Айседора - царица Парижа!” “Парижане обожают Айседору Дункан!” “Ура Америка и Айседора”!
 
 
 Действие второе
 Картина третья
 
 Лица
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН СЕРГЕЙ ЕСЕНИН АЛЕКС ВЕТЛУГИН

 Декорации: Первые числа октября 1922. Франция. Роскошный и самый дорогой отель “Hotel CRILLON” в Париже. Номер из восьми комнат. Маникюрша, педикюрша, парикмахер и портниха готовят звезду к завтраку. Рядом сидит муж и курит трубку.

 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Сережа! Скоро мы уедем в Америку. Гастролям конец!
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Слава Богу, все кончилось. Эти два месяца были адом!
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Сережа! Контракты, это тяжелая работа. Тебе нужны деньги для больницы в Нью-Йорке.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Да, я видел. Я люблю тебя. Ты святая, Айседора. Работаешь для меня!
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я обожаю тебя. Только меньше пей алкоголя!
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я знаю! Я боюсь приступов “падучей”. Я хочу победить болезнь!
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я люблю тебя. Отдохнем несколько недель на роскошном пароходе.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Обещаешь ничего не делать!? Будем без всех! Вместе.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Обещаю на Библии.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я счастлив. Подпрыгнуть до потолка? Я соскучился по одиночеству с тобой наедине!
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Давай. Я буду хлопать в ладоши!

 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я прыгаю.
 
 Подпрыгнул “до потолка”. Поцеловал в губы, щеки и опять в губы.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. И еще, мой милый! Посольство не хочет давать визу в США для твоего друга Александра Кусикова. Они проверили все о нем. Он агент ЧеКа. Сказали - он террорист. Они согласились дать визу для Алекса Ветлугина. Он агент ЧеКа, но они его будут проверять в Нью-Йорке. Ведь, если его нет, то мы не можем ехать в США. Где мы найдем переводчика? Я им все объяснила. Посольство согласилось дать две визы - тебе, как мужу и переводчику Ветлугину.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Спасибо. Теперь я поверил, что Кусиков и Ветлугин чекисты. Я пойду куплю цветы. Зря я отдал ему свою биографию для книги. Конечно, это все для его доносов в Москву. Я, идиот. Ребенок!
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Не надо, милый Сережа. Один не ходи. Это опасно. Террористы вокруг.
 
 Звонит в колокольчик. Приходит слуга.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Пойдите с господином Есениным. Проводите его до цветочного угла.
 
 Он целует ей руку. Мужчины уходят.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Страшная страна РСФСР. Слежки, доносы, допросы, взрывы церквей! Счастье, что в Америке нет этого ужаса. Храни нас Бог!
 
 Стук в дверь. Входит переводчик.
 
 АЛЕКС ВЕТЛУГИН. Госпожа, Айседора Дункан! Готов ли мой паспорт и виза в США, как вашего личного переводчика?
 
 Поклонился. Нервничает.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Все готово, Алекс. Вот лежит на столе.
 
 Он подбежал. Руки дрожат от волнения. Решилась его судьба.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я должна Вас известить. Посольство США будет за вами следить. Они подозревают о вашем сотрудничестве с ЧеКа. Они отказали в визе для нашего второго переводчика - господина Кусикова. Посольство в панике, что среди ваших друзей чекист Лев Эльберт. Он террорист, извините, что я вмешиваюсь в вашу личную жизнь. Но, это опасно для всех нас. Везде в Европе взрывы и похищения людей. Это делает Москва.
 
 АЛЕКС ВЕТЛУГИН. Что вы! Что вы! Это не так! Госпожа, Айседора Дункан!
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Нет. Это так. Посольство США знает многое, что вы не знаете. Берегите себя от террористов, господин Алекс Ветлугин. Будет обидно, если вас депортируют из США на следующий день по приезду. За терроризм в США 100 лет тюрьмы. Это всерьез. И даже электрический стул возможен! Так начинают писать о казнях газеты в Нью-Йорке.
 
 АЛЕКС ВЕТЛУГИН. Благодарю за предупреждение. Я все учту. Вам помочь с вещами?
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Нет. Будьте в порту в эмиграционной службе за четыре часа до отплытия в Нью-Йорк. Храни Вас Бог. Ни о чем не говорите мужу. Я ему все скажу сама. До завтра.
 
 Переводчик топчется на месте. Чем-то озабочен.
 
 АЛЕКС ВЕТЛУГИН. Госпожа Айседора Дункан! Скажите? Как мне себя вести, если у Сергея начнется эпилептический приступ?
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Возьмите книгу на столе. Там все написано. Оберегайте его от кокаина и алкоголя. Это лучшее средство. Спасибо за заботу. Мне одной, когда он лежит на полу в припадке, не справиться. Это будет вашей второй работой. Мне нужны для этого вы, как сильный мужчина. Я не в силах поднять Сергея с пола и положить на кровать. Благодарю Вас за вопрос. Вы заботитесь о нем. Но, этого мало, чтобы я платила вам деньги. Вы должны его полюбить, как беззащитного ребенка.
 
 АЛЕКС ВЕТЛУГИН. Это условие контракта на год?
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Это условие вашего отъезда в США! Если этого нет. Вы остаетесь здесь. Я резкая и твердая женщина в бизнесе. До завтра, Алекс!
 
 Раскланиваются друг другу. Переводчик закрыл дверь.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Вот и я, милая. Замечательные 100 роз из Голландии.
 
 Тянет руки к Айседоре. Розы рассыпаются. Падает навзничь. Начинается эпилептический припадок.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Алекс! Алекс! Сюда!
 
 Звонит в колокольчик. Маникюрша, педикюрша, парикмахер и портниха окружили больного. Вбегает переводчик. Хватает поэта за руки.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Спасибо, Алекс. Вы настоящий друг. Сейчас он успокоится.
 
 Гладит мужа по голове. Плачет. Говорит добрые слова. Все по-английски и по-французски. Поэта переносят на кровать.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Алекс, мы были с мужем у доктора Сигизмунда Фрейда в Австрии. Он посоветовал лечиться у его учеников в Нью-Йорке. Ради Сергея я подписала контракты в двенадцати городах Америки. Больницы у нас безумно дорогие. У Сергея нет медицинской страховки. До гражданства ему надо прожить в Америке несколько лет, хотя он и муж. Я хочу его лечить в Нью-Йорке.
 
 АЛЕКС ВЕТЛУГИН. Я узнал его тайну, Айседора. Простите, что так получилось.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Вы должны были знать это раньше. В России неизбежно он умрет от приступа. Я хочу его спрятать от судьбы и скорой смерти у себя на Родине. Он молод. У него молодость. Я не могу жить в Москве. Мне поздно учить русский язык. Он молод. В 26 легко изучать языки. Миллионы новых эмигрантов учат язык за два года. А, он гений! Дай Бог, ему удачи... Я хочу его видеть здоровым, Алекс. Он холерик и ребенок для меня. Храни и спаси нашу семью и любовь, Бог Всемогущий! И еще, в Америке сухой закон. Ему придется отвыкнуть от водки. Это не купишь на каждом углу, как в России и Европе.
 
 Плачет. Гаснет свет. Круг “света” на руках Айседоры и лице ее мужа. Он в глубоком обмороке. Без сознания.
 
 
 Действие третье
 Картина первая
 
 Лица
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
 
 Декорации: Конец октября 1922. США. Номер из двенадцати комнат в самом роскошном отеле “Hoтел Валдорф-Астория” на самой дорогой и роскошной улице миллионеров на Пятой Авеню.

 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Сереженька. Мы дома. Это самое хорошее место в Нью-Йорке.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я вижу. Это не нищая Москва с ее Революцией и Гражданской Войной.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Ты ляжешь в больницу к ученику Фрейда в пригороде. Тебя вылечат.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Это безумно дорого. На эти деньги я мог бы купить квартал из частных домов в Замоскворечье, десять сел “Константиново” или несколько особняков на Невском проспекте.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. “Константиново” мы “проедаем” за два дня. Брось считать деньги. Я обожаю тебя. Забудь о Европе. Это Америка. Здесь нет войны. Мир. Розы. Покой. Безопасность.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я видел, как депортируют социалистов и коммунистов обратно из порта в Нью-Йорке. Страшное зрелище.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Это не твоя жизнь. Ты гений! Ты, второй Пушкин. Смотри, сколько газет пишут о тебе. О Ленине столько нет в прессе. Это слава. Это работа. Ты найдешь для себя место. Тебе только-только было 25. Ты сильный. Главное вылечиться от эпилепсии.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Конечно, мое сердце, Айседора.
 
 Встает перед ней на колени. Целует край платья.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Ты сказочная женщина. Ты голливудская звезда. А что такое секс-символ Америки?
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я не знаю, Сережа! Это считают журналисты. Ты готов идти на концерт в Белый Дом к семье Президента США.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я готов с тобой хоть куда, Айседора!
 
 Встает. Подходит к вазам, где стоят сотни и сотни роз. Берет бутон. Подносит жене. Целует цветок и вдевает бутон в ее волосы.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я буду в больнице. А ты езжай на гастроли по городам. Я подожду.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Ты выдержишь несколько месяцев.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Тебе выступать в двадцати городах. Я знаю - это сумасшедший дом. Я умирал “без тебя” в Бельгии и Франции.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Ты остаешься.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Да. А ты не беспокойся. Я буду на лужайке. Мне будет все передавать наш переводчик Алекс. Спасибо за все.
 
 Обнялись. Целуются. Начинают заниматься сексом на полу. Интимные сцены на усмотрение режиссера. Эти люди жили открыто и не скрывали своих желаний от публики.
 
 
 Действие третье 
 Картина вторая
 
 Лица
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН АЛЕКС ВЕТЛУГИН
 
 Декорации: Конец ноября 1922. США. Больничная палата в частной больнице под Нью-Йорком. Разговоры ведутся в полутемной комнате. Переводчик показывает фотослайды Есенину о шоу-программах его жены в двадцати городах страны. Фотослайды сделаны по материалам американских газет и журналов. Больничная палата не менее двадцати квадратных метров. Радио. Телефон. Домашняя мебель, цветы, зеркала и окно в сад с видом на озеро и парк. Поют птицы в клетках. Рядом несколько кошек и собака - спаниель.

 АЛЕКС ВЕТЛУГИН. Смотри, Сережа! Тысячи фотографий в сотнях и сотнях газет.
 
 На белой стене появляются “кадры” из выступлений Айседоры в восточных и центральных штатах. Режиссер-постановщик выбирает на свое усмотрение. Все доступно из архивов газеты “Нью-Йорк Таймс”.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Она суперзвезда. Я никогда не догадывался, что она так знаменита.
 
 Мелькают кадры. Один за другим. Он восхищен. Курит трубку. Дым виден в луче диапроектора.
 
 АЛЕКС ВЕТЛУГИН. А, еще она, прислала несколько фильмов. Посмотрим?
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я устал на сегодня. Я должен выспаться. Хочу выглядеть свежим и без синяков под глазами. Я устал от этой роскоши. Консервы для кошек из печени и чистой говядины. Витамины и специальная еда для собаки. Парикмахерские для животных. Магазины одежды для кошек. Я начал сходить с ума от 1922 года в Америке.
 
 АЛЕКС ВЕТЛУГИН. Это их жизнь. Страна более 100 лет без войны. Здесь мир, богатство и покой. Это мечта. Поколение из поколения живут без похоронок с фронта. Это счастье. Разве не так?
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Это счастье. Это Божья милость. Революция это Гиена Адова. Это разгул Диавола и его бесов.
 
 АЛЕКС ВЕТЛУГИН. Прочти для меня, Сережа.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Прочту. А, чего ты хочешь?
 
 АЛЕКС ВЕТЛУГИН. Прочти свою “Страну Негодяев”
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Начинаю читать! Не перебивай.
 
 Читает свое стихотворение “Страна Негодяев”. На экране идет фильм о выступлениях “Айседора в Нью-Йорке”. Впечатление двойственности. “Безумия в России и Безумия в Америке”, - вскрикивает то Есенин, то Ветлугин.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Не покидай меня, Алекс. Я здесь один, мне одиноко. Ты для меня вся Россия. Айседора приедет завтра. Будет шумный день из-за газетчиков. Я хочу в кровать. Пока. До завтра.
 
 Обнимаются. Прощаются.
 
 
 Действие третье
 Картина третья
 
 Лица
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

 Декорации: Первые числа декабря 1922. США. Номер из двенадцати комнат в самом роскошном отеле “НОТЕL Валдорф-Астория” на самой дорогой и роскошной улице миллионеров на Пятой Авеню.
 
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Любимый Сережа. Я тосковала о тебе.
 
 Входят десятки журналистов. Кинокамеры, вспышки, цветы, голоса восторга. Восхищенные глаза. Шумно.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я сижу и жду тебя здесь с утра. Сейчас полдень.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Прости. Самолет опоздал.
 
 Встает на колени перед ним. Кладет голову на его колени. Поднялась. Поцеловала в губы. Встала за его спиной. Восхищенные возгласы: “Айседора безумно влюблена!”
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. До свиданья, господа! Я хочу остаться с мужем.
 
 Есенин сидит не реагируя ни на кого из публики. Двери закрылись. Они остались один на один.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я истосковался, Айседора. Я люблю тебя.
 
 Взял жену на руки. Отнес на кровать. Лежат и разговаривают.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Ты хорошо выглядишь. Усталость ушла. Глаза голубые-голубые.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я старался. Я отдыхал от стресса в Европе и России.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Тебе читали газеты? Алекс Ветлугин был в рабочем состоянии?
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Да, он переводил мне сотни газет. Я восхищен тобой. Ты Голливудское Диво.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Мои гонорары превысили зарплату Президента США!
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Главное, что ты здесь. Деньги это много, но это не все. Я обожаю тебя, моя Айседора. Ты мой Бог. Ты мое счастье. Я умру без тебя.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я обожаю тебя, Сережа. Нас соединил Бог. Мы счастливы.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я счастлив.
 
 Целует ее. Смотрит восхищенно.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Милый, может, ты хочешь встретится со своими соотечественниками. Один из журналистов сказал, что его имя Левин Вениамин.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я знаю его. Он мой кореш по Петрограду и Москве.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Вот и хорошо. У меня есть его визитная карточка. Позвонишь завтра.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Ура! Пойдем в гости или пригласим сюда? Что лучше для дружбы!
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Необходимо купить еды. Все эмигранты очень бедны. Их шокирует номер в гостинице, который за день стоит их годовой зарплаты. Пойдем к ним! Я должна буду одеть самое дешевое платье из гардероба.
 
 
 Действие третье
 Картина четвертая
 
 Лица
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН
  АБРАМ ЯРМОЛИНСКИЙ
  ИММАНУИЛ БРАГИНСКИЙ
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
  ЛЕОНИД ФАЙНБЕРГ
  САРРА БРАГИНСКАЯ
 
 ВЕНИАМИН ЛЕВИН
 
 Декорации: Первые числа декабря 1922. США. Бедный квартал Нью-Йорка. Нищенское жилье из одной комнаты. Стол. На стене МАГЕНДОВЕД. Все в еврейских шапочках. Горят свечи в семисвечнике. Все говорят шепотом. На столе почти нет еды. Тарелки, ложки, вилки и несколько ваз с салатами из овощей. Сухие фрукты. Одна бутылка недопитого красного кошерного вина. Все в черном.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Здравствуйте.
 
 Звонит в дверь. Улыбается. Открывается дверь. Пять человек выглядывают из-за двери.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Здравствуйте. Протягивает корзину с ананасами, виноградом, яблоками.
 
 Хозяева и их друзья приветствуют гостей. Раздевают. Развешивают их шубы на гвозди, вбитые в стену. Все стоят в прихожей. В комнату не проходят.
 
 ВЕНИАМИН ЛЕВИН. Я, Вениамин Левин - друг Сергея.
 
 Обнимает Есенина. Подает руку Айседоре. Она отвечает на приветствие поцелуем в его щеку.
 
 АБРАМ ЯРМОЛИНСКИЙ. Я, Абрам Ярмолинский, друг Левина.
 
 Кланяется.
 
 ЛЕОНИД ФАЙНБЕРГ. Это Леонид Файнберг, друг Левина и мой друг.
 
 Кланяется.
 
 ИММАНУИЛ БРАГИНСКИЙ. Я, Иммануил Брагинский и это моя жена.
 
 Кланяется.
 
 САРРА БРАГИНСКАЯ. Я - Сарра Брагинская, проходите. Милости просим. Айседора, вы роскошны. Я никогда не мечтала звезду увидеть в нашем доме.
 
 Женщины идут под руку и садятся на диван. Мужчины рассаживаются за столом. Начинают курить.
 
 ИММАНУИЛ БРАГИНСКИЙ. Сергей, будьте добры, прочитайте свое любимое.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я начну из “Страны Негодяев”.
 
 Начал читать и дошел до строчки: “Я знаю, что ты еврей” и здесь прочел с новым авторскими изменением: “Я знаю, что ты жид”.
 
 ИММАНУИЛ БРАГИНСКИЙ. Это что? Авторская правка?
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Нет. Я так решил, выпив кошерного вина. Ведь не кошерного вина у вас нет. Это вино освятил раввин, а не православный священник христианин.
 
 САРРА БРАГИНСКАЯ. Это бессовестно. Вы в гостях в еврейском доме! Это постыдно!
 
 Вскочили со своих мест: Левин, Ярмолинский, Файнберг, Брагинский. Окружили Сарру стеной. Пытаются ее защитить своими спинами.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Может, ты станцуешь, Айседора! Они меня не поняли. Из моей шутки сделали меня громилу и черносотенца.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Господа! Господа! Господа! Он не расист. Он любит негров и евреев.
 
 Круг из мужчин становится теснее вокруг Сарры. Видно, что мужчины не доверяют Есенину. Враждебно смотрят в его глаза.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я начинаю танцевать!
 
 Щелкает пальцами. Сделала музыкальный ритм. Танцует. Восхищенно смотрит всем в лица. Улыбается. Хохочет.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Айседора. Ты сумасшедшая. Здесь ненавидят меня. Это западня. Мне душно. Нечем дышать.
 
 Бросается к окну. Хочет выброситься из окна, но на нем решетки. Возможные воры не могут вломиться сюда. Все предусмотрено.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я взбешен. Я птица. Смотри! Решетка! Я заперт в клетку!
 
 Рвет одежду на себе. Бросившуюся к нему жену - оттолкнул. Ударил по щеке. Она подбегает снова. Пытается обнять его. Хочет поцеловать. Успокаивает. Он ударяет ее по щеке снова.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Сережа. Я здесь. Я люблю тебя. Господа, скажите? Вы простили его?
 
 Умоляюще смотрит на мужчин. Крестит себя и Сергея - мужа.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Господи! Христос спаси мужа. У него эпилептический припадок.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Это все кошерное вино! Я не пил вина уже несколько месяцев. Доктор запретил. Я не сдержался. Прости меня Иисус Христос! Прости.
 
 Падает на пол. Бьется в эпилептическом припадке. Все бросились к нему. Он вырывается. Бегает по комнате.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Свяжите его и надо вызвать скорую помощь.
 
 САРРА БРАГИНСКАЯ. У нас нет телефона. Это очень дорого! Муж сбегает на улицу? Позвонит.
 
 Иммануил Брагинский выбегает из дома вызвать врача.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Жиды! ****и! Не трогайте меня. У вас нет сердца. Циники и чудовища. Распинайте меня, распинайте, как Иисуса Христа. Крови моей хотите.
 
 Упал на пол. Бьется в истерике. Приступ эпилепсии. Вскакивает. Плюет в лицо хозяину дома Брагинскому. Брагинский бьет его по лицу. Это пощечина для Есенина.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Вот и скорая помощь.
 
 Входят санитары. Связывают Есенина. Кладут на носилки. Увозят в машине скорой помощи. Айседора уходит, не прощаясь.
 
 
 Действие третье
 Картина пятая
 
 Лица
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН
  ИММАНУИЛ БРАГИНСКИЙ
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
  САРРА БРАГИНСКАЯ

 Декорации: Первые числа декабря 1922. США. Следующий день после страшного происшествия с приступом эпилепсии в гостях. Номер из двенадцати комнат в самом роскошном отеле “НОТЕL Валдорф-Астория” на самой дорогой и роскошной улице миллионеров - на Пятой Авеню.

 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я душевно разбит. У меня физическое истощение.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Милый мой. Всего одна рюмка алкоголя. Она уничтожила тебя.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Все зря, насмарку. Весь труд врачей за эти долгие месяцы в больнице. Тысячи долларов за лечение не предохранили меня. Я должен вернуться назад в свою больницу под Нью-Йорком!
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Милый, Сережа! Ты не виноват. Ты истосковался по русским. Ты хотел их увидеть!
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Но, русских нет здесь. Одни евреи. Я нашел не тех. Это трагедия. Кончилась революция. Начался террор в России. Все евреи сбежали в Америку. Разорили, взорвали Русь и уехали сюда.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Милый. Здесь нет русских. Нет православных в США. Не ищи мифов. Я все поняла. Ты видел, как они на меня смотрели!!!
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я все видел. Мы чужие для них. Они нищие и ненавидят суперзвезд и богатство.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Сережа! Позови их, напиши объяснительное письмо. Ведь они не знали, что ты долго и упорно лечишься в США. Скажи им! Открой свою тайну, ради Бога. Умоляю, Сережа!
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Кто-то звонит?
 
 Подходит к телефону. Охрана отеля сообщает о гостях.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. А, это супруги Брагинские! Замечательно. Пропустите их к нам!
 
 Входят вчерашние знакомые. Они подавлены. Смущены.
 
 ИММАНУИЛ БРАГИНСКИЙ, САРРА БРАГИНСКАЯ. Здравствуйте. Простите за вчерашнее недоразумение. Это честь для нас, когда у нас госпожа Дункан и великий поэт Есенин.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Все ерунда. Это я набезобразил. Я виноват.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Простите его. Я умоляю. Он добрый. Он верит в Бога. Без этого у него не было бы благословения от Бога. Он бы не писал стихов. Стихи это благословение с небес. Он любит всех. Поверьте, гений не может быть вероломен. Простите.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я виноват.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Ляг в постель, Сергей. У тебя нервный срыв. Ты можешь умереть. Береги себя от стрессов. Ради Бога, ляг в постель.
 
 Укладывает мужа на софу. Поправляет подушки. Целует. Ласкает. Приносит плед и бережно укрывает его грудь и ноги.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я прочту для вас свое письмо. Вот оно.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Нет, Сергей! Ты устанешь.
 
 Протягивает письмо со стола в сторону семьи Брагинских. Сарра выхватывает письмо из рук Айседоры, опережая мужа. Читает вслух. Руки дрожат от напряжения (документальная цитата С. Есенина).
 
 САРРА БРАГИНСКАЯ. (Цитируется документ из архива А. Хейц: Австралия).
 
 “Милый, милый Мони Лейб!
 
 Вчера днем Вы заходили ко мне в отель, мы говорили о чем-то, но о чем я забыл, потому что к вечеру со мной повторился припадок. Сегодня я лежу разбитый морально и физически. Целую ночь около меня дежурила сест. милосердия. Был врач и вспрыснул морфий.
 
 Дорогой мой Мони Лейб! Ради Бога, простите меня, и не думайте обо мне, что я хотел что-нибудь сделать плохое или оскорбить кого-нибудь. Поговорите с Ветлугиным, он Вам больше расскажет. Это у меня та самая болезнь, которая была у Эдгара По, у Мюссе. Эдгар По в припадках разб. целые дома.
 
 Что я могу сделать мой Милый, Милый Мони лейб, дорогой мой Мони лейб! Душа моя в этом невинна, а пробудившийся сегодня разум подвергает меня в горькие слезы, хороший мой Мони лейб! Уговорите свою жену, чтоб она не злилась на меня.
 
 Пусть постарается понять и простить. Я прошу у Вас хоть немного ко мне жалости.
 
 Любящий Вас Всех Ваш С. Есенин”.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. А, теперь, господа Брагинские! Оставьте нас. Сергей даже не помнит, где это было. Вы заходили? Или он заходил? Какая разница. Из-за одного слова “жид”, что и есть полу-шутка – полу-ругательство, вы почти убили моего мужа. Слов бывает много. Их было много, за много тысяч лет истории Израиля! Но, муж у меня один! Оставьте нас. Мы больше никогда не увидимся! Прощайте! У вас нет сострадания, милосердия и сердечности. Уходите.
 
 Звонит в колокольчик. Несколько слуг открывают анфиладу дверей перед семьей Брагинских.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Сергей! Завтра я уезжаю на гастроли на четыре недели.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я буду в больнице. Спасибо за заботу. Доктора поправят меня.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Тебе не надо встречаться с бедными и безработными людьми. У тебя новая жизнь. Найди других друзей среди моих друзей миллионеров. Научись играть в теннис и водить гоночную машину.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Ты купишь мне яхту?
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Куплю, но сначала научись управляться с моторной лодкой. Умоляю, береги свое здоровье. Я безумно люблю тебя, Сергей.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Ты, Айседора, умрешь без меня?
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я умру без тебя. Ты моя последняя любовь. Я тону в твоих небесных глазах. Ты для меня весь мой мир. Береги себя.
 
 Муж бросает одеяло. Вскакивает. Подхватывает жену на руки. Кружится с ней по комнате. Они встают на колени друг перед другом. Обнялись. Целуют друг друга.
 
 
 Действие четвертое
 Картина первая
 
 Лица
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

 Декорации: Середина лета 1923. Франция. Роскошный и самый дорогой отель “HOTEL CRILLON” в Париже. Номер из восьми комнат. Маникюрша, педикюрша, парикмахер и портниха готовят суперзвезду к завтраку. Рядом сидит муж и курит трубку. Полдень, дообеденное время.

 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я люблю тебя, Сергей. Пожалуйста, не пей водки. У тебя начнется болезнь, плохо, что здесь нет «Сухого американского закона».
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я не пью. Я счастлив. Все хорошо.
 
 Хватает пепельницу со стола. Разбивает зеркало. Бьет оконные стекла. Крушит мебель. Ломает стулья. Бросается к жене и начинает ее душить. Прислуга кричит на всех европейских языках. Разбегается.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Не надо, Сергей! Ты сумасшедший!
 
 Вбегает полиция. Заворачивает ему руки за спину. Уводят. Айседора убегает. Крики. Шум. Скандал и брань.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Простите. Он болен. Не надо его в тюрьму. Вот справка от врачей из Америки.
 
 Кричит истерично. Занавес опускается. Несчастье на лицо.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Мои гастроли. Я не знаю, что делать. Впереди две недели сумасшедшей работы. Помоги ему, Господи! Все началось по новой. Безумный муж!
 
 Ломает руки. Встает на колени. Молит Бога. Круг света концентрируется на лице женщины. Оно безумно. Ужас и горе почти отняли у нее все силы и надежды.
 
 
 Действие четвертое
 Картина вторая

 Лица
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН АЙСЕДОРА ДУНКАН

 Декорации: Середина лета 1923. Франция. Тот же номер в “HOTEL CRILLON”. Много цветов и фруктов. Горит камин. Вечер.

 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Айседора!
 
 Распахивает дверь нараспашку. Встает на колени.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Да, Сергей! Ты здесь!
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Прости меня. Я измотал твои нервы. У тебя больше нет сил. При твоем ритме концертов у тебя нет сил на меня.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Нет. Я люблю тебя. У меня есть силы!
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Нет. Ты лжешь. Сил у тебя нет!
 
 Целует кружева на ее платье. Стоит на коленях.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я должен уехать. В России, однако, я не могу жить. Мне нужны русские. Их много в Берлине. Иногда, мне кажется, все мои друзья высланы из страны. Они все в Германии.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Хорошо. Я приеду. Возьми это.
 
 Достает пачки долларов. Одна другая. Десятая.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Здесь несколько тысяч. Тебе хватит на год, если не украдут?
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Положу в банк в Берлине.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Хорошо. Поступай, как тебе удобнее. Я с тобой навсегда. Пока я жива, ты со мной, Сережа.
 
 Встает на колени. Обнимает его. Быстро встает. Повернулась спиной к мужу, который стоит на коленях.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Пока, Сергей! Помни, я люблю в тебе мужчину.
 
 Муж стремительно вскакивает. Подходит к жене. Целует каждый палец руки. Уходит. Денег не взял.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я пошлю их к своему банкиру в Берлине. Вот и все. Моя любовь почти умерла. Я постарела от этой русской любви на сто лет.
 
 Яркий луч света ударяет женщине в лицо. Она закрывается от света ладонями. Свет сужается в круг. Женщина рыдает и падает на пол.
 
 
 Действие пятое
 Картина первая

 Лица
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
  РОМАН ГУЛЬ
  АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ
 
 АЛЕКСАНДР КУСИКОВ
  МАРИЯ АНДРЕЕВА

 Декорации: Конец лета 1923. Германия. Берлин. “Зал Шуберта” переполнен. Вечер стихов Сергея Есенина. Поэт стоит на сцене. Голоса: “Есенин! Ура! Есенин с нами! Да здравствует гений Есенин!”

 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Да здравствую я, Сергей Есенин!
 
 Фужер с водкой в руке. Отпивает мелкими глотками. Совершенно пьян. Еле стоит на ногах. Кажется, вот-вот упадет.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я прочту для вас “Москва кабацкая”
 
 Читает медленно. Никаких знаков препинания. Голос грустный и безразличный. Глаза закрыты. В руке водка.
 
 АЛЕКСАНДР КУСИКОВ. Он исписался. Он умер, как поэт. Я знаю его, как друг с 1910. Нет больше Есенина. Алкоголик остался.
 
 РОМАН ГУЛЬ. Да нет, жив еще курилка. Теплится душа у больного Сереги!
 
 МАРИЯ АНДРЕЕВА. Это безобразие. Как это артист может быть таким!
 
 Показывает тюлевой перчаткой и лорнетом в сторону поэта.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. А ты, сука! Молчи, ****ь! Убила своего мужа! Денег его хочешь, курва!
 
 Прикрыл один глаз. Плеснул водку из фужера ей в лицо. Женщина отряхивает платье. Встает. Уходит из зала.
 
 АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ. Есенин бандит. Нет, места для приличных людей здесь. Я ухожу.
 
 Подбегает к знаменитой Андреевой. Целует ей руку. Помогает выйти из зала на свежий воздух.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Все вы ****и. Проебали Россию. Какой еще здесь это граф Алексей Толстой? Он обокрал кредиторов в банке. Скитаетесь на объедках за границей. Такую страну зарезали! Отбросы вы все. Социалисты сраные, недоебанная большевиками интеллигенция. Алексей Толстой это вор. Бляди, вы все.
 
 В зале крики возмущения. “Выведите хулигана”. “Алкоголика вон”. “Не зря тебя бросила Айседора”. “Кому нужен дурак!”.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Хотите стихов? Слушайте.
 
 Наливает фужер водкой. Достал бутылку из внутреннего кармана пиджака. Кто-то из зала пытается увести Есенина за кулисы. Он сопротивляется. Стоит на сцене. Не уходит. Выпивает фужер до дна. Хохочет демонически.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Слушайте. Вот вам стихи!!! “ Исповедь хулигана”
 
 Закончил читать. Видно, что совершенно трезвый. Поклонился залу. Ушел за кулисы. Упал на пол. Потерял сознание. В зале мертвая тишина. Все под впечатлением его чтения. Он читал “криком-кричал” и “от всей души”. Это было раздевание “на сцене”.
 
 
 Действие пятое
 Картина вторая
 
 Лица
 
 ГЛЕБ АЛЕКСЕЕВ
  АЛЕКСАНДР КУСИКОВ
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
  РОМАН ГУЛЬ

 Декорации: Конец лета 1923. Германия. Берлин. “Зал Шуберта” переполнен. Вечер стихов Есенина закончен. Поэт лежит за занавесом без чувств. У него обморок от болезни. Все уверены, что он пьян.

 ГЛЕБ АЛЕКСЕЕВ. Напился, как свинья. Тоже мне, второй Пушкин! Убожество, а не поэт!
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Нет, я в норме. Я устал бороться за жизнь. Я слаб, стар и болен.
 
 АЛЕКСАНДР КУСИКОВ. Нет, ты свинья. Есенин не Моцарт. Я Моцарт.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Ты Сальери, Кусиков, вот ты кто. Ты хочешь таланта от себя. А талант только от Бога. Больше никто талантов не делает. Сам ты ничего не можешь.
 
 РОМАН ГУЛЬ. Поднимем его? Помогите!
 
 Трое мужчин поднимают Есенина. Усаживают его на стул. Он не подчиняется. Влезает на стол. Сел по-турецки, подвернув под себя ноги, как сидят у костра крестьянские подростки в ночном. Он тут же заснул. Послышался храп. Лица не видно. Висят волосы и они закрывают глаза.
 
 РОМАН ГУЛЬ. Алексеев, его надо увести от стыда и позора. Ты же его ближайший друг!
 
 Он прикоснулся к Есенину. Тот вздрогнул. Проснулся.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Дайте балалайку? Раз, разбудили кореши!
 
 Приказал громко и властно.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. “У бандитов деньги в банке, Жена, кланяйся Дунканке”
 
 Заиграл истерично и зло. Бросил на пол балалайку. Опять уснул сидя.
 
 РОМАН ГУЛЬ. Все равно надо будить. Скоро запрут помещение. Ну, разбуди же его!
 
 В ответ Есенин спрыгнул со стола. Потянулся.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я не знаю, где мне спать?
 
 АЛЕКСАНДР КУСИКОВ. Пойдем ко мне.
 
 Все вышли вместе. Около пяти часов утра. Фонари погашены. Сумрачный рассвет. Идут крайне устало и медленно.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. “Не поеду в Москву. Не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн. Этот вождь Троцкий не от Бога!” (документальная цитата С. Есенина).
 
 ГЛЕБ АЛЕКСЕЕВ. Да, что ты, Сережа? Ты что - антисемит?
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. “Я - антисемит?! Дурак ты, вот что! Да я тебя, белого, вместе с каким-нибудь евреем зарезать могу... и зарежу... понимаешь ты это? А Лейба Бронштейн, это совсем другое, он правит Россией, а не должен ей править... Дурак ты, ничего этого не понимаешь...” (документальная цитата С. Есенина).
 
 Сказал с невероятной злобой. Чудовищная ярость. Ненависть в голосе.
 
 ГЛЕБ АЛЕКСЕЕВ. Забудь о Троцком. Он смертный человек. Россия бессмертна. Ей 1000 лет, а ты о каком-то инородце на “пять минут” истории. Там есть бесы и пострашнее. Царя и детей убили ни за что. Подумай сам!
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. “Никого я не люблю... только детей своих люблю. Дочь у меня хорошая - блондинка, топнет ножкой и кричит: я - Есенина!. Вот какая у меня дочь... Мне бы к детям... а я вот полтора года мотаюсь по этим треклятым заграницам...” (документальная цитата С. Есенина).
 
 РОМАН ГУЛЬ. Зря ты так. У тебя, Сережа, ведь и сын есть?
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. “Дочь люблю... она хорошая... и Россию люблю... всю люблю... она моя, как дети... и революцию люблю, очень люблю революцию, а вот ты, Алексеев, ничего-то ты во всем этом не понимаешь... ничего... ни хрена... Есть, сына я не люблю... он жид, черный...” (документальная цитата С. Есенина).
 
 Мрачно. Огорченно полукричит на улице.
 
 ГЛЕБ АЛЕКСЕЕВ. Зря ты так жестоко, Сергей. Это против Бога. Разве так можно о детях!
 
 РОМАН ГУЛЬ. Нет, Сергей, ты не в себе. Хотя, Бог с ним, к вечеру все встанет на свои места.
 
 АЛЕКСАНДР КУСИКОВ. Пойдем спать. Утро вечера мудренее. Я рад, что ты жив и в норме. Не надо придираться к классику. Он живой человек. У человека есть право на ошибку и промах. Я знаю, что за детей ты сердце отдашь, Серега.
 
 Обнимает его. Друзья переплетают руки. Это “один человек”, который пьян, весел и немного не в себе.
 
 
 Действие шестое
 Картина первая
 
 Лица
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

 Декорации: Сентябрь 1923. Россия. Гостиница “Метрополь” в Москве. Ресторан. Обеденное время. Официанты разносят блюда.
 
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я здесь. Я приехала за тобой! Привет Сергей, моя любовь.
 
 Входит. Протягивает руки к Сергею Есенину. Улыбается. Протягивает ему пачку газет на русском языке.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Вот. Читай, что пишут газеты в Москве. Здесь о моем танце перед Лениным. Написал Министр культуры России сам Луначарский!
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я рад тебе. Ты снова в Москве. Ты выглядишь, как красавица. Добро пожаловать в Россию.
 
 Берет газеты. Приглашает присесть. Официант подвигает для женщины стул. Подает меню.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я зачитаю из сраной газеты вслух для тебя:
 
 “В центре миросозерцания Айседоры стояла великая ненависть к нынешнему буржуазному быту. Ей казалось, что и нынешняя биржа, и государственная чиновничья служба, и современная фабрично-заводская работа, и весь уклад обывательской жизни, все, за исключением некоторых, по ее мнению, оставшихся здоровыми частей деревни, представляют из себя грубый и глупый отход от природы и...” (документ: 1923).
 
 Смеется. Заливается хохотом.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Не верь, Айседора! “Все это какая-то ***ня и ****ство” (документальная цитата С. Есенина). Это западня. Они хотят моей и твоей смерти. Не зря Ленин назвал Луначарского “болтуном” и “балериной”. Даже Горький не вынес этого блуда и уехал из России. Мог бы жить в Ялте, а уехал вон от травли и бесов.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Это ужас. Я подозревала, что здесь тюрьма для таких, как ты. Ты погибнешь, Сережа. Ты очень умный. Ты все видишь.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Смотри, что я нашел в журнале “Революция и Церковь”. Хочу для тебя прочитать:
 
 “В Москве было конфисковано у церквей: 551 жилых домов, 100 торговых помещений, 52 школьных здания, 71 богадельня для калек войны и их жен, 31 больница и 6 детских приютов для сирот войны”. Это журнал от 1919, номера: 9-12, страница 104. Журнал печатает “Моссовет” (документ: 1919).
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Это катастрофа. Все эти люди на улице городов. Слепые и убогие сироты и инвалиды. Пенсий у них нет от РСФСР.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. И еще, Айседора! До 1920 завершили национализацию больниц, монастырей и церквей. Сегодня к 1923 все растащено и скоро будут продавать в Европе и США.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я видела. В Нью-Йорке завалены антикварные магазины. В Европе забиты тоже.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я больше скажу. Концентрационные лагеря в монастырях. Прямо здесь в Москве. Это Ивановский монастырь, Ново-Спаский и Спасо-Андрониковский. Тысячи и тысячи мучеников - монахов расстреливаются в тюрьмах каждый день.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Это плохо для твоего здоровья, Сережа. Это стрессы. Ты слаб психически. Тебе надо в Нью-Йорк, в покой, в твою больницу. Я приехала за тобой! Да, но я не смогу с тобой жить. Мое сердце разрывается от боли. Я не могу учить в балетных классах в Европе, если ты умираешь.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я не умираю!
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Нет, ты умираешь. Тебе нужен уход. Россия для тебя смерть и западня. Революционеры застрелят тебя. Ведь, тебя уже допрашивали на Лубянке?
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Да, допросы были. Отпустили меня. А мой друг Клюев погиб в концлагерях.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. В посольстве США в Берлине меня предупредили опасаться: Маяковского, Агранова, Льва Эльберта с семьей Бриков. Они чекисты и террористы. Берегись их, Сережа. Они не убийцы, а солдаты Революции! С их молчаливого согласия совершаются казни и убийства.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Чего их бояться! Вот они сидят за соседним столиком.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Но, ты запомни их имена. На их руках бесконечная кровь и коварство злобы.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я их всех знаю. Лев Эльберт от меня не отходит ни на шаг. Каждый день Как бы случайно, но каждый день.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я чувствую, что он занимается тобой.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Говорит, что обожает мои стихи. Я не верю. В глазах у него уголья горящие от беса.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Сережа! Я боюсь за тебя. Давай увезу тебя с собой в Берлин.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Но, ведь мы в разводе? Али, нет?
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Я привезла бумаги от адвокатов. Подпиши их и ты разведен.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. А, если не подпишу?
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Значит мы в браке! И все мое имущество в Монте-Карло, Ницце, Нью-Йорке тоже твое.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я подпишу.
 
 Берет бумаги. Подписывает. Смеется. Ломает ручку на несколько частей и бросает в зал.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. А может, поедешь со мной в Берлин и потом в Америку?
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Не могу без России. Апокалипсис я хочу пережить здесь. Россия гибнет. Убийство царской семьи и пяти девственных детей - это глас проклятья. Нас оставил Бог за грехи перед Церковью и Богоматерью.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Милый Сережа, я поднимаю тост. Пусть будет с тобой Бог.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Хороший тост. Айседора я люблю тебя. Я не могу без тебя. Но, ты должна уехать из России. Это гиблое место. Слежки, доносы, концлагеря не для голливудской звезды. У России нет дипломатических отношений с США. Тебя никто не сможет защитить от бандитов из Кремля.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Милый Есенин. Бог тебе судья.
 
 Поднимают бокалы. Поспешно ставят на стол. Не отпивают. Встают. Пылко обнимают друг друга. Стоят обнявшись.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН, СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Вот и все. Мы порознь. Я не ты. Ты не я.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. У тебя своя жизнь.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. У меня своя жизнь. Прощая, моя любовь.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я гений! Я все могу.
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Ты гений! Ты все можешь, но не здесь. Здесь трагедия.
 
 СЕРГЕЙ ЕССЕНИН. Я не могу жить в больнице в Нью-Йорке. У тебя будут бесконечные гастроли!
 
 АЙСЕДОРА ДУНКАН. Пока, мой Сережа. Пиши в Нью-Йорк, мне передадут.
 
 Встала. Взяла бумаги. Помахала рукой. Ушла.
 
 СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. Я напьюсь сегодня до “поросячьего визга”, до забытья. Я алкоголик, эпилептик и наркоман. Я умру от этого. Мне не вылечиться в России.
 
 За его спиной крадутся люди. Они с бокалами шампанского. Они сидели за соседним столиком. Кричат все вместе: “Ура, Есенин!” “Наш гений. Наш поэт! Наш второй Пушкин”. Чокаются бокалами о его бокал. “Станцуй, Сережа!” Он начинает танцевать “русского”. Танец захватывает всех. Все в восторге. Все счастливы.
 
 
 Действие шестое
 Картина вторая
 
 Лица
 
 ЯКОВ АГРАНОВ
 
 ЛЕВ ЭЛЬБЕРТ
  Люди в масках: сотрудники Политической Полиции России.

 Декорации: 27 декабря 1925. Россия. Тюремный комплекс Политической Полиции на улице Гороховая, дом 2. Ленинград. Ночное время. Стол. Сидят и ходят люди в масках. Мертвое тело С. Есенина на полу.

 ЯКОВ АГРАНОВ. Что с ним случилось после допроса?
 
 ЛЕВ ЭЛЬБЕРТ. Обозвал меня “жидом”. Я ударил его кастетом. Я еврей-революционер!
 
 ЯКОВ АГРАНОВ. Я тоже не люблю, когда меня обзывают “жидом”. Я тоже еврей-революционер!
 
 ЛЕВ ЭДЬБЕРТ. Откуда на теле рубцы на запястьях, ногах и спине. Ты знаешь?
 
 ЯКОВ АГРАНОВ. Он был связан всю ночь?
 
 ЛЕВ ЭЛЬБЕРТ. Да, как обычно. Был эпилептический приступ. Ввели морфий.
 
 ЯКОВ АГРАНОВ. Он много рассказал?
 
 ЛЕВ ЭЛЬБЕРТ. Все, что мы хотели!
 
 Потирает от удовольствия руки. Улыбается. Угощает сигаретами своего друга Гилярова.
 
 ЯКОВ АГРАНОВ. Было легче, чем допрос Гумилева, Клюева и других поэтов?
 
 ЛЕВ ЭЛЬБЕРТ. Тогда мы с тобой, Яков, их пытали, избивали, сажали в подвал по колено в воде. Крысы вокруг. Теперь проще. Морфий все делает. Я превращаю их за несколько недель в наркоманов. За наркотики они все рассказывают. Все начистоту. Всю правду. Все подписывают.
 
 ЯКОВ АГРАНОВ. Врешь ты, Лев. А с Патриархом Всея Руси Тихоном мы не использовали инъекций морфия. Ведь не было этого!
 
 ЛЕВ ЭЛЬБЕРТ. Да, оговорился. Два года назад это было. Тогда, еще Дзержинский нам не разрешал. Теперь, все можно ради победы Мировой Революции! С Есениным было легко! Жаль, что умер в камере. Всего-то одна ночь у нас и все. Мертвец.
 
 ЯКОВ АГРАНОВ. Слабый больно, а еще 29 лет. Сопляк, а не “Второй Пушкин”. В Пушкины мы “раскрутим” Владимира Владимировича Маяковского.
 
 ЛЕВ ЭЛЬБЕРТ. Да, он покладистый. Безбожник и Атеист. Любит ходить и смотреть, когда церкви жгут. Сам видел, как у него глаза загораются. Наш он. Мы из него “Апостола Серебряного Века сделаем”.
 
 ЯКОВ АГРАНОВ. Пусть потомки завидуют и подражают.
 
 ЛЕВ ЭЛЬБЕРТ. Пусть революционеры безбожники растут. Христиане наши враги. С ними коммунизма не выстроишь.
 
 ЯКОВ АГРАНОВ. Не прочны интеллектуалы России. Безбожники. Сил им брать не от кого. Видел сам! Патриарх Тихон был силен, как Святой Илья Муромец. Прямо идеал Совести, Чести и Благородства. Он не из поэтов-пьяниц.
 
 ЛЕВ ЭЛЬБЕРТ. В общем, так Яков! Как быть? Скажи, как мой начальник.
 
 ЯКОВ АГРАНОВ. Возьмите мертвеца и бросьте в подвал. Пусть лежит в “Астории”, где он прописан. Айседора за него все оплатила до конца года. Отчет надо будет делать. Число смерти укажите 28 декабря 1925. Задание согласовано с Дзержинским самим.
 
 Снимает рубаху с кровоподтеками. Видны рубцы от побоев на трупе.
 
 ЛЕВ ЭЛЬБЕРТ. Все это запудрим. Возьмем пудру у парикмахеров в “Астории”. Оденем в белый смокинг. Не разрешим тело переодевать до гроба.
 
 Кольца из людей в масках окружают труп. Их много. Одно кольцо из людей. Второе кольцо из людей. Третье кольцо из людей. Никто масок не снимает. Они, как “змеиные кольца”.
 
 ЯКОВ АГРАНОВ. Я приеду в его гостиницу сам под утро и повешу тело в петлю. Присмотрите крюк или люстру. А, может, к спинке кровати? Все решу на месте. Закрывайте это дело поэта. Номер поставьте в дело фальшивый. Пусть потомки не докопаются. Люб народу Есенин-поэт!
 
 ЛЕВ ЭЛЬБЕРТ. В газетах, как обычно? Что написать!
 
 ЯКОВ АГРАНОВ. Ни одного слова, что он христианин и православный. Пусть пишут: Алкоголик, эпилептик, наркоман, пьяница, дурак, подонок и т. д. Использовать общий набор цензурной правки. Так и напечатайте. Удачи.
 
 ЛЕВ ЭЛЬБЕРТ. Ясно, что если забыть слово “христианин”, то поверят все в самоубийство. Человек, кто сказал: “под иконой меня положите” не может совершить самоубийство. Это великий христианский грех!
 
 ЯКОВ АГРАНОВ. Отследите, что бы было слово “самоубийство”. Никаких намеков на его Православное Христианство. Никто не поверит, что христианин Есенин наложил на себя руки. Здесь алиби для чекистов.
 Поднимают тело над толпой из “колец” людей в масках. Свет концентрируется на лице Сергея Есенина. Голос: “Храни его Бог! Под иконой меня положите...”
 
 З А Н А В Е С

Yuri Matthew Ryuntyu
http://www.ryuntyu.com/8o/
 «Ад Сергея Есенина и Айседоры Дункан: 1922-1925».
(The Australian Russian Theater: Playwright “The Hell of Sergey Esenin & Isadora Duncan” by Yuri Matthew RYUNTYU, Cairns, Australia).

© Copyright: Мэттью Рюнтю, 2005
 Свидетельство о публикации №205113000106

http://www.proza.ru/2005/11/30-106

end ` go to begin